Страница 207 из 223
XLVIII
АРЕСТАНТЫ В ЦЕРКВИ
Интересный вид представляют арестантские камеры в утро перед обедней какого-либо праздника или воскресного дня.
Народ как будто приободрился, вымылся, прихолился, и каждое затхло-серое арестантское лицо невольно как-то праздником смотрит. У кого есть своя собственная ситцевая рубаха, попавшая сюда какими ни на есть судьбами, помимо казенного контроля, тот надел ее на себя, подпоясался мутузкой, аккуратно складки обдернул, и сидит она на нем не в пример ловче и наряднее, чем грубо-холщовая сорочка из тюремного цейхгауза, - все-таки волю-вольную хоть как-нибудь напоминает. У кого галстук или гарусный вязаный шарф обретается, тот его вокруг шеи обмотает и ходит себе щеголем по камере.
- Ишь ты, праздник! - замечают иные с оттенком какого-то внутреннего удовольствия.
- Н-да-с, праздник! - в том же тоне откликается какой-нибудь другой арестантик. И все они очень хорошо знают, что праздник сегодня, а замечания, подобные только что приведенным, вырываются у них как-то невольно, от некоторой полноты душевной.
Мишка Разломай да татарин Бабай глядят серьезно, хотя они чуть ли не довольнее всех остальных: знают, что ради праздника иному лишнюю рюмочку хватить хочется, лишнюю ставку в кости да в карты прокинуть, лишнюю трубочку табаку в печную заслонку вытянуть, а это все им на руку, потому к ним же придет всяк за такими потребами: кто чистыми заплатит, а кто и сам еще в долг на процент прихватит - стало быть, в конце концов у Разломая с Бабаем скудные арестантские деньжишки очутятся.
- Может, братцы, пищия для праздника Христова получше сготовится, замечают некоторые.
- Авось либо приварок не сухожильный положат да по порциям на столы поделят.
- Эвона, чего захотел!
- Что ж, иной раз случается. Опять же и по закону.
- Толкуй ты - по закону!.. Нешто на арестанта есть закон? На то, брат, мы и люди беззаконные прозываемся.
- По всей Расее закон есть.
- Это точно! Закон положон, да в ступе истолчен - вот он те и закон!
- Никак без закону невозможно; почему, ежели что расказнит меня, так статья и пункта должна быть на это.
- Ну, то не закон, а пятнадцатый том прозывается.
- А не слыхал ли кто, милые, подаяньем нонче будут оделять?
- Будут. Саек, сказывали, инеральша какая-то прислала.
- Ой ли?! Кто хочет, братцы, сайку на табак выменять? - С почтением отдам.
- А много ли табаку-то?
- Да что... немного; щепоть, на три затяжки.
- Ходит! Давай, по рукам! Для праздника можно.
Среди таких разговоров растворяется дверь, и входит приставник.
- Эй, вы, живее!.. В церковь! В церковь марш! Все, сколько ни есть, отправляйся! - возглашает он с торопливой важностью.
Иные поднялись охотно, иные на местах остались.
- Ты чего статуем-то уселся? Не слышишь разве? - обращается то к одному, то к другому приставник.
- Да я, бачка, татарин... мугамеда я.
- Ладно, провал вас дери! Стану я тут еще разбирать, кто жид, а кто немец. Сказано: марш - и ступай, значит.
- Да нешто и жидам с татарами тоже? - замечает кто-то из православных.
- Сказано: всем, сколько ни есть! Начальство так приказало - чтобы народу повиднее было - нечего баловаться-то... Ну, вали живее! Гуртом, гуртом!
- Ну-у... Пошло, значит, гонение к спасению! - махнули рукою в толпе, и камера повалила в тюремную церковь.
Арестантский хор в своих серых пиджаках, который с час уже звонко спевался в столовой, наполнил клирос; начетчик Кигаренко поместился рядом с дьячком у налоя. Вон показались в форточках за сетчатыми решетками угрюмые лица секретных арестантов, а на хоры с обеих сторон тюремная толпа валит с каким-то сдержанным гулом, вечно присущим всякой толпе людского стада. Там и сям озабоченно шнырят приставники, водворяя порядок и стараясь установить людей рядами.
- Ну, молитесь вы, воры, молитесь! - начальственно убеждает один из них.
- Да нешто мы воры?.. Воры-то на воле бывают, а мы здесь в тюрьме, значит, мы - арестанты, - обидчиво бурчат некоторые в ответ на приставничье убеждение.
Вот показалась и женская толпа в своих полосатых тиковых платьях. Тут заметнее еще более, чем в будничные дни по камерам, некоторое присутствие убогого, тюремного кокетства; иная платочек надела, иная грошовые сережки, и все так аккуратно причесаны, на губах играет воскресная улыбка, и глаза бегло отыскивают в мужской толпе кого-то - вот отыскали и с усмешкой поклон посылают. Пожилые держатся более серьезно, солидно, и на лицах их ясно изображается женское благочестие, а иные стоят с какой-то угрюмой апатичностью, ни на что не обращая внимания. В этой толпе не редкость, впрочем, и горячую, горькую слезу подметить порою и усердную молитву подглядеть.
Мужчин размещают по отделениям, которые и здесь сохраняют официальную классификацию по родам преступлении и проступков; но во время первоначальной легкой суматохи по приходе в церковь так называемые "любезники" ловко стараются из своих отделений затесаться незаметно либо на "первое частное", либо на "подсудимое", чтобы стать напротив женщин, с которыми тотчас же заводятся телеграфические сношения глазами и жестами. "Любезники" обыкновенно стараются на это время отличиться как-нибудь своею наружностью и являются по большей части "щеголями", то есть пестрый платок или вязаный шарфик на шею повяжет да волосы поаккуратнее причешет - другое щегольство здесь уже невозможно, - а многие из них, особенно же "сиделые", достигают необыкновенного искусства и тонкого понимания в этом условном, немом разговоре глазами, улыбкой и незаметными жестами. Началась обедня. Внизу было совершенно пусто: у стен ютился кое-кто из семей тюремной команды, да начальство на видном месте помещалось. Ждали к обедне графиню Долгово-Петровскую, на которую двое заключенных возлагали много упования.
Эти заключенные были - Бероева и Фомушка-блаженный.
Наконец, в начале "Херувимской" внизу закопошилось некое торопливое и тревожно-ожидательное движение в официальной среде. Церковный солдат почему-то счел нужным поправить коврик и передвинуть немного кресло, предназначавшееся для ее сиятельства, а начальство все косилось назад, на церковные двери, которые наконец торжественно растворились - и графиня Долгово-Петровская, отдав начальству, пошедшему ей навстречу, полный достоинства поклон, направилась к своему креслу и благочестиво положила три земных поклона.