Страница 137 из 223
И вот в этом заключается все дневное разнообразие тюремной жизни.
Но чуть после вечерней поверки щелкнет последний затворный поворот дверного замка - в камере спочинается развеселая жизнь заключенника! Покой, простор, отсутствие приставничьего глаза - "гуляй, арестантская душа, во все лопатки!"
III
ПРОДАЖА ПРЕСТУПЛЕНИЙ
- Вот вам, заключенники почтенные, начальство милостивое нового жильца жалует! - обратился дневальный к обитателям одной из камер татебного отделения, введя туда молодого человека после переодевания в приставницкой и указав ему койку.
- Нашего полку прибыло, - заметил на это один из сидящих. Прочие ничего не сказали. Иные, ради форсу, даже не удостоили его взглядом, а иные, кто полюбопытнее, стали молча, каждый со своего места, глазеть на приведенного.
- А тебе, друг, - продолжал дневальный, обратясь уже непосредственно к новичку, - коптеть - не робеть, судиться - не печалиться, терпеть - не жалиться, потому у нас такой заказ, чтобы пела, да не ела, с песни сыта была. Слышишь?.. Как звать-то тебя?
Молодой человек, пришибленный впечатлением нового своего жилища с его атмосферой и обитателями, сидел как ошалелый, и либо не слыхал, либо не понял вопроса дневального, который ткнул его в бок, для пущего вразумления, и спросил вторично:
- Как звать?
- Иван Вересов, - ответил тот, очнувшись от наплыва своих тяжелых ощущений.
- Ты за кем сидишь? за палатой аль за магистратом, аль, может, за голодной*?
______________
* Уголовная палата (жарг.).
- Под следствием... из части.
- А за какие дела?
- Не знаю.
- Ой, врешь, гусь! Чудак-человек, врешь! Никак этому нельзя быть, чтоб не знал, - взят же ведь ты в каком подозрении... Ты не скрывайся - народ у нас теплый - как раз научим по всем статьям и пунктам ответ держать, гляди, чист выйдешь, с нашим нижайшим почтением отпустят*, только и всего. Недаром наш дядин домик ниверситетом слывет, мазовой академией называется. Мы с тобой в неделю всю курсу пройдем.
______________
* Оставят в сильном подозрении (жарг.).
Вересов не поддался на увещание дневального, и это возбудило против него неудовольствие арестантов.
- Ишь ты, брезгует, - ворчливо заметили иные, - погоди, кума, поживешь - такова же будешь, к нам же придешь да поклонишься! Оставь, Сизой! Ну его!.. Не видишь, что ли, что сам на рогожке сидит, а сам с ковра мечет!
Сизой отошел от Вересова, тоже видимо оскорбленный.
Все это не предвещало ничего хорошего новому арестанту.
Когда он несколько поуспокоился и приобык к настоящему своему положению, к нему лисицей подсел человечек средних лет, с меланхолической физиономией, по имени Самон Фаликов, по профессии крупный вор и мошенник.
- Что ты словно статуй какой сидишь, милый человек, не двинумшись? начал он с участием. - Ты скажи, по чем у тебя душа горит да что за дела твои? Все мы - люди-человеки, иной без вины коптит; стыда в этом промеж себя нету никакого.
Фаликов говорил тихо и явно бил на то, чтобы придать разговору своему интимное значение. Остальные делали вид, будто не обращают на него никакого внимания, а тот, пользуясь этим, очень искусно строил жалкие рожи и говорил жалкие слова, приправляя их слезкой и сочувственными вздохами.
Вересову показалась очень жалкой и несчастненькой фигурка человечка Фаликова. Ему давно уже не приходилось слышать ласковое слово, обращенное лично к нему, - в памяти оставались свежи только официальные допросы следователя да нуканье полицейских солдат, так что теперь, после жалких слов Самона Фаликова, он весьма склонен был видеть в нем такого же несчастного, как и сам, и рассказать ему свое горе. Так и случилось.
- Эх, милый человек, тебе еще горе - не горе, а только пол-горя! вздохнул Фаликов. - Ты - как перст, один-одинешенек, а у меня семейство: баба да ребяток четверо, - так мне-то каково оно сладко?
Вересов сочувственно покачал головой.
- Слышь-ко, голубчик, - с таинственным шепотом подвинулся к нему арестант, - сотвори ты мне, по христианству, одолжение! Ты - человек молодой, одинокий... Мы тебя выручим, сгореть не дадим... Уж будь ты надежен, наши приятели так подстроят дело, что сухо будет; много-много, коли под надзор обчества маленько предоставят тебя; так ведь это не беда. А теперича по твоему делу невесть еще куды хуже решат тебя: может, запрещен в столице будешь, а может - и тово.
Фаликов приостановился, наблюдая, какое впечатление производят слова его на Вересова; но этот, не понимая, в чем еще дело, смотрел на него недоуменными глазами.
- А я - человек семейный, хворый человек; детям пропитание нужно, продолжал еще тише Фаликов, - на волю хочется: помрут ведь без родителя... Будь ты мне другом, купи ты мое дело!.. Я тебе пятьдесят рублей за него с рук на руки дам. Выручи ты меня теперь, Христа ради, а уж мы потом, все вкупе, тебя выручать станем.
- То есть как же это купить? - не понял Вересов.
- А вот я теперича, примером сказать, будто бы за кражу содержусь - ну и... таскают меня по судам, - принялся объяснять Фаликов. - Я тебе, с доброго согласия, и продаю свое дело; ты, значит, прими на себя мою кражу и объявись о том следственному... Меня, стало быть, выпустят на поруки, а не то и совсем ослободят; а тебе ведь все равно, по одному ли али по двум делам показанья давать... Потом завсегда отречься можешь, скажи: в потемнении рассудка, мол, показание на себя ложное дал. Они за меня, конечно, тут хватятся; а меня - фью! ищи-свищи! И делу капут!
Вересов молчал. Он, по неопытности своей, никак не ждал от несчастненького человечка такого подхода и молча удивлялся.
- Так что же, душа, берешь, что ли, за пятьдесят-то целковых? - обнял его Фаликов. - Я тебе, значит, все дело скажу и все дела - как быть, то есть, надо - зараз покажу. Есть тут у меня один арестантик, сам напрашивается Христом-богом: продай да продай; а я не хочу, потому - если уж делать такое одолжение, так я, по крайности, любезному мне человеку сделать желаю. А охочих-то людей на куплю эту у нас завсегда много найдется! Так как же, друг, по рукам ударим, что ли?
- Нет, уж ты лучше тому, другому, продавай, а я не хочу, - решительно отклонился Вересов.