Страница 129 из 223
Вон - слоняется из угла в угол по зале, по фойе и по всем коридорам плюгавенькая рыжая личность в очках. Это - самый усерднейший из всех усердных фланеров петербургских. Чуть происходит где-нибудь чтение, концерт, лекция, спектакль, даже гулянье - можете быть твердо уверены, что вы встретите этого господина. Надо удивляться только, как хватает времени и терпения, чтобы выработать себе такое исключительное вездесущие, так что просто кажется, будто оно для него священнейший долг, в некотором роде обязанность служебная. Если бы за ужином он как-нибудь случайно подсел к вам, изъявя желание вступить в разговор, то не вступайте и удалитесь благоразумно, потому - что за охота говорить с незнакомым человеком? - у вас в маскараде, вероятно, и без того отыщется много своих собственных, вполне вам известных знакомых.
Тут же, вечно окруженный масками, болтает на всевозможных языках наш "вечный жид", который с незапамятных времен живет в Петербурге и чуть ли не был графом Калиостро. Он не стареется и не изменяется нисколько: таким знавали его наши деды, а быть может - и внуки даже. Иные - бог их прости говорят, будто Антон Антоныч Загорецкий был с него списан Грибоедовым, другие - называют папашей покойницы Юлии Пастраны.
Вот, между прочим, проходят не совсем-то твердой походкой мрачные физиономии нечесаного свойства, в очках, с претензией на изображение сатирического ума в глазах и улыбке. Они, вопреки принятому обыкновению, пропагандируют сюртуки и пиджаки в маскараде, стало быть, некоторым образом заявляют свою "борьбу с предрассудками" и "приносят служение прогрессу и обществу". У некоторых из них, как выражение уже самой крайней борьбы с рутиной, а быть может и с коньяком, из-под неопрятного жилета виднеется полоса белой сорочки. Это - жалкая литературная и "обличительная" тля, благодаря которой слово "литератор" сделалось в последнее время каким-то презрительно-ругательным прозвищем.
Вон - шныряет, словно гончая собака, достолюбезнейшая личность "всеобщего дядички", которого останавливают на каждом шагу тысяча знакомых и бездна масок. Некоторые из них ради нежности называют его даже "тетичкой". Можете быть уверены, что к концу маскарада "всеобщий дядичка" не успеет еще раскланяться со своими знакомыми - до того их много.
Но всех завсегдатаев не перечтешь. Из женщин можно отметить один только вновь народившийся маскарадный тип, еще не существовавший в эту эпоху конца пятидесятых годов, к которой пока еще относится течение событий нашего рассказа. Это - особого рода маски, которые называют себя, бог уж их знает, с какой стати, "нигилистками", хотя между заправскими нигилистками и ими такая же разница, как... Выбирайте сами любое сравнение из двух совершенно противоположных предметов. Те, по крайней мере, несмотря на все свои странности, думают о чем-нибудь серьезном и добросовестно режут себе лягушек, а эти - всю свою жизненную задачу полагают в шныряньи по маскарадам, ходят там с "литераторами", но чуть завидят какого-нибудь кавалергарда или гусара - опрометью бросаются к нему и рассказывают о том, как им надоели литераторы, а когда сами они надоедят кавалергарду, то удаляются под сень "литераторов" и повествуют о том, как им надоели кавалергарды. Вообще эти маски чувствуют влеченье к личностям двух означенных категорий и убеждены почему-то, что это именно и есть нигилизм.
Хотя в нашем маскараде и тени нет того, чем являются парижские Большой оперы, но все-таки и это довольно пестрый калейдоскоп. Огни люстр, звуки музыки, бродящая толпа, пестрые наряды, впрочем, с преобладанием черного цвета, шляпы, медные каски, гусарские венгерки и белые султаны уланских шапок, фраки и эполеты, восточные человеки и комические уроды в эксцентричных костюмах, в которые наряжают театральных статистов, наконец, отчаянный канкан, на поприще которого подвизаются личности обоего пола, составившие себе из этого танца житейскую специальность и получающие "за труды" по два рубля награждения да белые перчатки в придачу, - все это представляет довольно живую, яркую и пеструю картину.
- Так ты дашь место моему мужу? - слышится в проходящей толпе.
- Я уже дал тебе честное слово...
- Ну, если он будет определен, в следующий маскарад - я твоя...
И пара затирается толпою.
* * *
- Я тебя знаю!
- И я тебя знаю.
- А кто я такая?
- Маска, ищущая ужина.
Это один варьянт маскарадных разговоров; другой - несколько короче, зато разнообразнее:
- Я тебя знаю.
- Знаешь? Ну, это не делает тебе чести. Убирайся!
Засим можно самым невольным образом подслушать множество фраз, уверений и возгласов:
- Душка штатский, дай рубль на память.
* * *
- Ты мне не верь, я подлец: право, подлец!
- Верю.
* * *
- Знаешь, зачем у тебя усы в струнку вытянуты?
- Зачем?
- Ты воображаешь, что они у тебя стрелы амура; только венгерская помада ведь некрепка: кончики гнутся и не пронзят ничьего сердца.
* * *
- А ты читала мой "Переулок"?
- Нет, не читала.
- Ну, стало быть - дура... А ты прочти: это диккенсовская вещь, право. Все в восторг приходят, одобряют.
* * *
- А ты угостишь меня ужином?
- Гм... Коньяку бы выпить...
- А у меня Пунков сегодня был.
- С чем тебя и поздравляю.
* * *
- Так ты меня любишь?
- Люблю... только ты привезешь мне завтра браслетку?
* * *
- А я его обличу!
- Обличи, обличи, каналью! распечатай его на все четыре корки... Коньячку не хочешь ли?
- Можно!
* * *
- Дядичка, ты мне дашь рольку в любительском спектакле?
- А что за рольку?
* * *
- Отчего ты так озабочен?
- Он жену поймал в маскараде.
- Гм... Поздравляю!
* * *
Перекрестный огонь подобных фраз и разговоров во всех концах неотразимо преследует наблюдателя, который под этими черными масками может разгадать по одной только интонации голоса оттенки множества чувств, надежд, желаний, а паче всего пустоты с самолюбивою суетою, одолевающих души человеческие; может догадаться о десятках житейских драм, комедий и водевилей, которые то начинаются, то приходят к развязке под сводами этой большой маскарадной залы.