Страница 8 из 26
И выскочила в сени. Глафира долго смотрела вслед дочери посоловевшими глазами, пытаясь понять то, что сказала ей дочь. Наконец, поняла и мотнула ей головой согласно.
Марфа, выбежав из хаты, уселась на крыльцо и заплакала. Ей вдруг стало так себя, горемычную, жалко.
─ Нет! ─ скорее приказала себе девушка, чем решила. Усмехнувшись, встала и пошла к сараю. ─ Ещё успею! И никогда не буду такой, как мать!
Возможно, именно сейчас она скорее почувствовала, чем поняла, как плохо становится всё вокруг неё. И дала себе шанс не выполнить решение своё, а потому спрятала остатки самогонки. Уже для себя и про запас!
И всё же новая Марфа брала своё. ─ Всё! Только сама. Мать мне в этом деле не помощница. Буду пробиваться и стану богатой! Как барыня.
И скинула с себя окровавленную ночнушку, сунула её в кадку с водой и со злостью начала мять и тереть красное пятно, повторяя, как клятву одно слово. ─ Буду! Буду! Буду!
─ Слышь, Марусь! ─ голос матери, которая сидела на крыльце и качалась из стороны в сторону, донесся до Марфы, мгновенно переставшей издеваться над ночнушкой ─ А чо, продам всё, к чертовой матери, и корову, и хату. Да махнем-ка мы с тобой к тетке Наталье в Паханку, к Нарышкиным! Авось тетка родная не прохонит? Ей боху, всё продам!
─ Да, ладно, мам. Как-нибудь проживем! ─ когда Марфа подошла к матери, та уже храпела на крыльце, прислонившись к перилам и свернувшись калачиком. Дочь вздохнула, покачала головой и, привычно закинув её руку себе за шею, потащила в хату.
Однако, к удивлению Марфы, мать в этот раз её не обманула: скоро у них не стало ни коровы, ни хаты.
2.
Начало августа 1891 года, женский Покровский монастырь, г. Балашов.
Хозяйка детского приюта при женском Покровском монастыре сестра Аполлинария долго смотрела на красное пятно, пауком распластавшееся на простыне. Потом повернулась к виновнице – молоденькой воспитаннице приюта, которой сама тринадцать лет назад дала имя – Смарагда, лишь только увидев её глаза, похожие на темно – зеленый изумруд.
Девочка сидела на корточках в углу, прижимая свою верную куклу, которую сама и смастерила. Сестра Аполлинария за эти годы привязалась к этой непритязательной девочке, считая её по-прежнему маленьким ребенком.
─ Ну, вот. Доченька-то моя уже и выросла! ─ подумала сестра Аполлинария, с сожалением внутренне прощаясь с полюбившейся ей сироткой. ─ А придется распрощаться!
Дело было в том, что монастырские правила разрешали пребывание здесь детям до половой зрелости, и Аполлинарии ежегодно приходилось с кем–то из своих воспитанников прощаться.
Вот и сейчас перед ней стояла та же дилемма. ─ Говорить или не говорить матушке – игуменье об этом? А может не рассказывать?! Ведь никто, кроме меня об этом не узнает!
Она с великим трудом справлялась с соблазном, понимая, что способна пойти на прямой обман. И девочка это чувствовала. И плакала, зная, что придется расстаться с женщиной, заменившей ей во всем родную мать, которую никогда и не знала.
─ Не плачь, дочь моя! ─ хоть и говорила сестра Аполлинария это Смарагде, но слова эти в еще большей степени нужны были самой: доброе сердце её разрывалось сейчас на части.
Смарагда вошла в него целиком и полностью, была столько лет под её крылом и защитой. ─ Кто сейчас позаботится об её девочке? Кто защитит от жестокого мира? Сможет ли она приспособиться к нему, такая хрупкая, болезненная и беззащитная?
Она смотрела на простыню, испачканную кровью, и понимала, что обязана сейчас принять очень важное решение. ─ Ко всем это приходит. Ты становишься взрослой! И поэтому я не могу. Не имею права тебя больше здесь держать!
Последние слова сестра Аполлинария произнесла с таким тяжелым вздохом, что девочка снова уткнулась своей головой в коленки и молча заплакала. Сестра Аполлинария, не в силах больше вынести такую муку, повернулась и, обливаясь слезами, вышла.
В тишине кельи, которая за тринадцать лет стала ей родным домом, Смарагда невольно вспомнила сон, который считала виновником появления крови на простыне. Нет, крови она не испугалась. Сколько раз приходилось бинтовать раны. Но в этом случае всё было иначе.
Её словно кто-то разрубил на две части. И теперь она такая, в двух половинках, стояла в этом странном месте. Хуже всего было то, что вторая её половинка начала сама собой растворяться, заставляя тосковать и сжиматься от страха бедное сердце Смарагды.
Меж тем место, в котором она находилась, было похоже на храм без пола. Посмотрев наверх, туда, где должен быть купол, она вздрогнула: там находилось что-то живое, похожее на клубок змей, крылатых и излучающих вонь, чад и огонь. Дыма от них было столько, что дышать с каждым разом становилось все трудней и трудней.
На какой-то миг даже оцепенела: ужас охватил её маленькое сердце. Казалось, кто-то всесильный вморозил тело в ледяную глыбу, в которой не было места стучащему сердцу.
Однако не успела она до конца понять и прочувствовать, что медленно становится сосулькой, как ясно ощутила в себе Нечто. И это Нечто совсем не собиралось сжиматься от страха и холода. Мало того, оно излучало пламя! И это пламя, разгораясь, начало разрушать образовавшийся лед. Ей стало жарко, пот начал струиться по спине, выступая на лбу.
Смарагда сама себе удивлялась: хоть и было темно, но страха теперь она почему-то не испытывала. И вдруг, почувствовав что-то теплое, прижатое к груди рукой, поняла – с ней её Маруська!
─ Марусенька, доченька моя! ─ Смарагда гладила рукой лысую голову тряпичной Маруськи и смотрела в её пуговичные глаза. Поцеловав в лобик свою маленькую дочку, добавила. ─ Не бойся, я с тобой!
Словно испытывая в очередной раз, кто-то злой и сердитый приказал ей выбирать. И тут же перед ней высветилась дорожка, в конце которой находился богатырь в золотом сиянии и таком сильном, что Смарагда невольно зажмурилась. Когда же она открыла глаза, то богатыря уже не было. Однако успела заметить, что её повернули до следующей дорожки.
Теперь перед ней было большое и зеленое дерево.
─ Ладно, раз надо выбирать, то посмотрю всё, что есть! ─ решила она и опять её повернули.
Теперь перед ней стоял молодой казак с усами и саблей. Смарагда его никогда бы ни с кем не спутала только по одному едкому запаху конского пота. Он покрасовался перед ней раз, другой и её снова повернули.
Теперь перед ней появился тот, чьё изображение было в монастыре на самом видном месте. У Смарагды даже поджилки затряслись. И только Маруська не струсила, тут же плотнее прижавшись к хозяйке.
─ Выбирай! ─ приказал Голос, отозвавшийся где-то внутри так, что ей снова чуть не стало плохо. И опять выручила верная Маруська: прижавшись к Смарагде, повернула лицо в сторону. Поняв её желание, Смарагда выдохнула. ─ Дерево!
Разом всё смолкло, а через секунду вой, грохот ворвавшегося ветра с газом и дымом сорвали её с места и бросили вниз! Девушка, наверное, умерла бы со страху, если бы не верная Маруська: зацепившись пуговичным глазом за какую-то дырку в её одежде, она заставила прижать руку Смарагды к сердцу. Так и летела она вниз, ощущая одновременно и жуткий страх и храбрость, а так же то, что скоро все внутренности полезут наружу.
Смарагда с криком проснулась и тут же нащупала свою Маруську, зацепившуюся своим пуговичным глазом за петельку ночной рубашки, а так же странное жжение внизу живота и пятно на простыне.
На крик в её келью вбежала дежурная сестра и увидела красные пятна на кровати и рубашке Смарагды. Перекрестившись трижды и ничего не сказав девушке, она тут же удалилась. А скоро пришла матушка Аполлинария с той самой монашкой, которая и обнаружила всё это.
Узнав, что это кровь, ей вдруг стало себя так жалко, что не будь с ней верной Маруськи, разрыдалась бы. А так только слезки, одна за другой текли по её бледным щекам. Монашка без слов заменила ей простыню, рубашку и удалилась.
Вот и сейчас, проводив матушку Аполлинарию, Смарагда нервничала, чувствуя, как равнодушие к своей судьбе всё больше и больше охватывает душу. Тупо уставившись в стенку, она не отрываясь смотрела и не видела стен кельи. Лишь только Маруська нет-нет да и напоминала о том, что есть жизнь снаружи, не давая ей полностью раствориться в себе самой.