Страница 2 из 8
Спустя миг и воздух над асфальтом был очищен от этой компании, лишь двое, уйдя ли от парализации, со всех ног давали дёру. За ними не погнался незнакомец, предоставив им наибольшую свободу выбора, посреди которых во главу угла и был поставлен, как можно быстрее, побег из данной ситуации, из данного поля действия, когда сотоварищи по злу лежат с опрокинутыми головами, что вовсю заметался блуждающий нерв сердца. Эти двое и были его знакомыми. Однако ж, кое-какой слух обеспечен.
Кажется, впервые в жизни сквозь пелену застилающих слёз у него забрезжили первые ростки ясного рассвета в и так уже довольно мрачноватой юной жизни.
Тем временем этот, по виду вроде бы даже пожилой возрастом, незнакомец и она, неожиданная красавица в неожиданном месте, уходили. Ещё немного миг, и скрылись за поворотом сквера. Будто испарились…
2
На следующий день пришёл в школу как обычно, как всегда. Хотя, не как обычно, не как всегда, ибо оставался, был у него в душе вот такой шлейф отставленного эффекта от вчерашнего дня. Но это на душе, а внешне всё так оставалось как всегда обыденным. Так и стали проходить дни за днями в учёбе на ступени последнего одиннадцатого класса, когда он зарекомендовал себя твёрдым «хорошистом». А что ещё надо этому парню, что выглядит для девчонок класса, однако, весьма заурядной личностью, такой вот неприметной кочкой.
По истечении нескольких дней стал замечать, что как-то оглядываются на него в коридоре и парни, и девчонки. Гадать не стоило, ибо становился понятен смысл, ибо возымело действие, что ни на есть простой, самый простой фактор, вот этот самый слух, вот эта сарафанная молва. Конечно, те двое, что еле унесли ноги от того монстра от единоборства, того чудовища, однако, образом, ликом человека, благородного человека.
Любопытство, переливавшееся через край, не преминуло разлиться, потому его спросили: «Кто он?», на что он ответил: «Знакомый…», что более усилило то самое любопытство.
Никогда не врал, но соврал. Почему? Зачем? Никогда не вравший, соврал. Может, и взыграла где-то его, в общем-то, чистой души вот это самое тщеславие или ещё что-то из этого рода. Но ведь почувствовал как-то, что и проявляется к нему немного от того, что называют «уважение». И как-то даже более светлым, более ясным стал весь окружающий мир. И эта девушка, незнакомка, её прекрасный образ, лик красавицы часто, а то и постоянно, когда голова не занята учением, возникал перед глазами. Встретится ли с ней, увидит ли когда-нибудь её? И что за случайность тогда была, всё больше походящая на невероятность? Была ль судьба тогда благосклонна…?
С радостным настроением, что бывало не так часто с ним, шёл он после уроков домой. Подходил к тому скверику, с которым у него теперь надолго останутся хорошие воспоминания, ибо здесь был в тот памятный день, а именно вчера, отомщён, как следует отомщён за былое, когда не только могли запросто нанести обиду, и что-то из этого ряда, или же от самого бытия, ввергающего в никчёмность и его, и отца, и семью, и всё, всё, что принадлежало ему. Ох, и страдальческая психология однако у него!
Впереди, немного в сторонке стояла какая-то девушка. И сразу воспоминание о той. Но почему о той? По мере приближения угадывались в ней черты той самой, именно той самой, что предстала тогда перед ним через пелену слёз, застилавших тогда горестные глаза. Да, это была она.
Была ли в карих глазах её задумчивость какая-то, либо философское значение, могли ли выражать любопытство, но точно обдавали добротой, что от этого и рождалась небывалая ранее с ним, рядом с ним аура такой вот сокровенной чистоты. Да, такая аура могла сделать с ним многое, могла сделать всё, ибо от такой ауры, как от благодатной почвы могли взойти ростки влюблённости, любви с первого взгляда. И конечно, красота, вот эта девичья, и от того ли такая первозданно искренняя, прекрасная, что сердце его забилось, кажется, никогда такого и не было с ним, нежные черты лика её, прямой линии нос обдали свежестью света притягательной красоты, что устоит ли он, удержаться бы. То в светлой белизне, едва оттенённой лёгким ли налётом солнечного загара, придавали здоровую свежесть кожи, как важнейшему атрибуту красоты, на что изначально филигранно и способна сама искусница-природа, ибо это и было, прежде всего, от природы, к которой изысканная косметика лишь могла добавиться в скромную спутницу, и не более. И природный румянец, что проступил едва ль на щеках её, как капля светло чистой росы в рассветном зареве наступающего дня, ясного дня. Но глаза, эти глаза…, отражением глубины ли несоизмеримой отразили, выражали (о!) именно и невероятно высоту ума, разума…
* * *
Он вглядывался вдаль. Он вглядывался на каменистое плато, над которым воображение возносило ввысь дворец вечности единого властителя, несу-бити – принадлежащего Тростнику и Пчеле. Это каменистое плато послужит прочным фундаментом самого дворца вечности. О, Хнум – создатель людей, бог творения, возрождения и плодородия, воды, вечернего солнца, покровитель опасных порогов великой реки! Услышь его мольбы, просьбы на благословение. Он вглядывался ли в будущее? Но дано ли, узреть за тот таинственный изгиб, за которым укрылась будущность, будущее…?
– Ты стоишь здесь от рассвета до заката. Уж вечер, за которым последует ночь под огнями от ночных костров всесильных покровителей Нижнего и Верхнего царства. О, солнечные боги! – длинным выражением раздался, будто, каменный голос одного из верховных святых, именуемым Амун.
– Думаю, как исполнить волю небтауи – властителя обеих земель Хнум-хуфу, сына повелителя Снофру и его очарованной жены Хетперес, уж давно вознесшихся в кедровые просторы небесных долин.
– Отчего ж не построить в той стороне, в стороне Саккара и Дашуре, откуда к небесным долинам возвысились дома вечности Джосера и Снофру?
– Каменная земля послужит прочным фундаментом того творения, что ныне обретается в моём разуме, в разуме всего лишь служителя моему всесильному владыке Хнум-хуфу, которому служу верно, преданно.
– Что ж, Хемиун, да обретётся светлым очертанием твоё будущее творение в ясном разуме твоём, что встретишь далеко, далеко не у всех в обоих царствах по берегам великой реки. И я постою, дабы усмотреть над каменным плато то, что пока кроется в разуме твоём, дабы узреть ли то, что за сложными изгибами будущих времён всегда да в трепет взбудоражит пытливые разумы из разных, разных народов…
Что за человек этот служитель всем богам, этот носящий имя Амун, что говорит само за себя о том, что носитель его и есть сокрытый, потаенный? От одного его взора в пору пылкости ли нрава его, дано оцепенеть, уйти ли телом, разумом от мира сего, от этого благодатного оазиса по обоим берегам великой реки. Похоже, он не собирается уходить, взирая на всю ширь каменистого плато, над которым он задумал…
В голове его рождался дворец ли вечности, великий ли монумент, которому суждено ли…, тогда как за сумрачным вечером в пору размышлений подступала тихой поступью ночь, обрамляя в черноту синеву ясного дня, затем фиолетовый купол, что всегда обратится небо после поры заката. И раз за разом зажигались костры солнечных богов, чем темнее, чернее, тем больше. Всегда так.
– Велико будет творение от твоего разума, велико… – прошептал ли служитель всем богам после долгого молчания в тишине и ушёл бы опять в тишину воззрения, но повернулся, некстати ли, немного в сторону, да ввысь, в черноту ночного неба, что Хемиун также взглядом невольно последовал за ним.
Пестрота мерцающих огней завораживала. Всегда так. И тогда, когда совсем малым, в те первые годы, когда и стал говорить первые слова, и тогда, когда обучался грамоте изысканной росписи, и ныне всё то же небо, и то же величие. И будет так, когда и засобирается к иным травам иных долин.
Он никогда не видел этого, никогда. Посреди множества мириад небесных огней один зашевелился и двинулся одиноко посреди всего неподвижного мерцания костров солнечных богов.