Вопреки

Похудела. Осунулась. Тёмные круги под глазами. На шее судорожно бьётся голубая жилка. Руки сжимают ручки сумочки.

— Привет. — Получается хрипло и, наверное, жалко. Улыбка пытается тронуть губы, и мышцы удивленно откликаются на давно забытый жест.

— Игорь. — На выдохе. В глазах — слёзы. Сиди! Сиди на месте, слышишь!

Блять.

Сжимает её, крепко, как только может. Так, что она невольно охает, прижимаясь ещё сильнее, шепча что-то, пытаясь поцеловать сразу всё: щёки, скулы, губы. Зарывается носом в копну волос. Дышит. Дышит, боясь, что сейчас проснётся. Боится закрыть глаза.

— Зря пришла. — Звучит сдавленно. Чёрт, Соколовский, ты что, плачешь?

— Раньше не получалось. — Она оправдывается, пряча лицо на его груди. Чувствуя, как рвётся сердце при виде его. Такого. Подавленного. Почти сломленного. Не может так быть. Это не Игорь. Этот посеревший, осунувшийся мужчина с пустым взглядом — не он.

— Не надо было. — Настаивает Игорь, с трудом заставляя себя отстраниться. Отодвинуть. Подальше. Хотя бы на расстояние вытянутой руки. Жадно пожирать глазами, но больше не трогать. Никогда.

Вика вздрагивает, поджимая губы. Видит — опять упрямство во взгляде. Знакомое. Родное. Значит, не зря. Значит, оживёт.

— Я тут тебе принесла немного… — Неловко показывает на сумку, стоящую у входа. — Коньяк передавать запретили, прости. — Жалкая усмешка. Попытка пошутить. Он делает вид, что поддерживает. Кривит губы в ухмылке.

— Перебьюсь. — Опускается на скамейку напротив. Вот так. От неё — подальше.

— Как ты? — вопрос слетает с губ одновременно, заставляя наконец искренне улыбнуться. Кивает, вынуждая заговорить первой.

— В отделе как всегда. Мы пытаемся помочь. Найти хоть что-то, хоть какую-нибудь зацепку. Чтобы тебя выпустить под подписку до суда… Хотя бы так… — Она расстроено замолкает.

— Не тратьте своё время. — Горько усмехается. Сам он на это даже не надеется. — Игнатьев не позволит. Лучше не лезьте. Только хуже сделаете. Себе.

— Так как ты? — повторяет вопрос, который она специально оставила без внимания.

А как она? Как сказать? Как объяснить, что жизнь закончилась в тот момент, когда за ним захлопнулась дверь полицейской машины? Как рассказать, что день за днём она не могла ни говорить, ни спать, ни есть. Мысли — только о нём. Нервы на пределе.

Как ночевала под дверьми СИЗО. Как умоляла пустить. Хоть на пять минут. Как предлагала деньги. Любые. Только дайте поговорить. Как теряла саму себя.

Как в один из дней, что она проводила на лавочке, бездумно глядя перед собой, пришёл Даня. Сел рядом и просто молча обнял. Как рыдала у него на груди, чувствуя себя мерзкой. Грязной. Больной. Больной Соколовским.

Как позволила ему утешить. Как разрешила снова войти в свою жизнь. Как запретила даже касаться темы об Игоре.

— Хорошо. — Сухой ответ. Глаза в пол.

Он понимает. Кривится. А что ты хотел, Соколовский? Чтобы она ждала тебя, как жена декабриста? И тут же приходит ответ: да, хотел. Хотел, чтобы думала. Хотел, чтобы ждала. Хотел, чтобы… Чтобы что? Ну? Скажи! Даже в мыслях не позволяешь произнести это слово из шести букв.

— Не надо тебе приходить. — Хмуро. Отводя взгляд.

— Игорь. — Тянется к нему. Тянется всем телом. Он едва успевает одёрнуть руки, вжимаясь в холодную стену.

— Не надо! — Смотрит испуганно. С ней всегда так — слишком. Слишком сильно. Слишком много эмоций. Слишком страшно.

Страшно чувствовать себя беззащитным. Перед ней. Обнажённым.

— Не надо, — тише повторяет он. Смотрит. В глазах — мольба. К чему это? Зачем мучить? Себя. Её. За что?!

— Время. — Равнодушный голос за дверью чуть не заставляет его выдохнуть от облегчения. Бежать. Бежать отсюда. Не надо было и заходить. Как теперь уйти?

— Я приду. — Вика смотрит на него, скользя по лицу взглядом, пытаясь запомнить. Каждую чёрточку. Каждую морщинку. Запомнить, чтобы потом мысленно целовать, падая в безысходность.

— Не надо. — Твёрдо. Становится к стене. Руки за спину. Щёлкают наручники. В руки — сумку. Её сумку. Не оборачиваться. Только не оборачиваться.

========== 14. С тобой всегда мало ==========

Он живёт ими. Встречами с ней. Оживает и каждый раз умирает. Снова и снова. Стоит расстаться. Надеется и ненавидит себя за эту надежду.

На что надеешься, Соколовский? На «долго и счастливо»? Да по хер. Бесшабашный пофигизм бурлит в крови. Что будет завтра? Он не знает.

Появился смысл жизни. Появилось желание выйти. Появилась цель. Пусть не связана с ней. Пусть. Но она вдохнула в него жизнь. Как всегда.

Пятый месяц он сидит здесь. Четвёртый — изучает азы экономики. Что мешало учиться в Кембридже? Иногда накрывает злость. На прошлого себя. На то, что бездарно тратил время.

Зато теперь его — масса. Новые знания раскладываются по полочкам, заполняя пустоты.

Стена обрастает вырезками. Новыми. Новыми. Игнатьев, отец, он сам — лица, чёрно-белые и цветные, смотрят с газет и журналов.

Холодный расчёт.

Месть — это блюдо, которое подают холодным.

Сколько смысла теперь в этой фразе.

Он продумывает всё. До мелочей. До точек. Просчитывает развитие событий. Если пойдёт не так. Если свернёт не туда.

Ошибки быть не должно. Он выйдет и отомстит. Даже если для этого потребуются годы, что придётся провести в тюрьме.

Ненависть никогда ещё не была такой ослепительно чистой. И он никогда ещё не испытывал подобного по отношению к другому человеку. Всё когда-нибудь бывает впервые.

Дни и ночи теперь наполнены смыслом. Выстраивать цепочки, чтобы снова их рушить. Он мог бы порадоваться, но разучился — дни летят незаметно. Кончики пальцев опять покалывает. Как когда-то. От нетерпения. Хочется сорваться с места и бежать. Бежать отсюда. К Игнатьеву. Доказывать. Сажать. Мстить.

Пятница. День. Она не пришла. Нельзя показать, как страшно. Почему? Что случилось? Просто сидеть в углу, пялясь в стену. Если наблюдают — не дождутся. Ему всё равно. Но время вдруг останавливается. Тормозит. Зависает. И он сам не может сказать, что не так. Пусто. Она забыла? Страх. Он ледяным ручейком скользит к сердцу. Пошло звучит? Зато правда! Игорь выдыхает. Резко. Сжимает кулаки. Не дождётесь. Всё хорошо. Слышите?! Хорошо!

— Соколовский! На выход. — Сухой голос, а от него — буря эмоций. Куда? Зачем? Время свиданий почти кончилось. Зачем?

К стене. Руки за спину. Как всегда. Куда ведут? Он тут впервые. Деревянный пол. Запах еды. Не тюремной. Домашней. Хочется остановиться и вдыхать. Докатился, Соколовский. Нюхать борщ будешь?

Щелчок за спиной. Наручники сняли. Зачем? Почему? Кто добился?

— У вас сорок восемь часов. — Сухой голос объявил приговор Золушке. А где хрустальные туфельки?

Игорь осматривается, пытаясь понять, где он. Небольшая камера с узким окном. Большая кровать в центре. И дверь. Открывает — в туалет. Душ. Вода — горячая. Кто озаботился? Доброжелатель?

Одежду — на пол. Спохватывается. Осторожно откладывает в сторону, чтобы не намочить. Мало ли. Но это — кайф. Горячая вода. В одиночестве. Кайф. Закрыть глаза и просто позволить воде стекать по телу, бить по коже. Не дышать. Почти.

Из душа — как на свободу. С чистой совестью. Закутаться в колючее полотенце. Обернуться и оглянуться. Ничего не поменялось. И что могло-то?

Что ему здесь сделают? Убить попытаются? Так пусть. Перед глазами — обычная кровать. Впервые почти за полгода. Убивать? Позже. Полотенце — в сторону. Под одеяло. Спать. Просто спать в нормальной кровати. Не на нарах. И то хорошо.

Сколько она отдала за этот день? Если бы знакомые узнали — не поняли бы. Или посмеялись. Или дурой бы обозвали. Дура же. Дура и есть. Кому это надо? Отдавать три месячных зарплаты за свидание, что другие бесплатно получают. Всего-то и надо — сказать: Соколовский, женись. Смешно.

Зачем ей это надо? Жизнь налаживается. Мужик надёжный — рядом. Чего ещё хочешь? А он ведь спросит. Будь готова, Родионова.

Ключ — в руку. Инструктаж — кивая. Поняла. Дальше — сердце в горле. Страшно. Как встретит?