Варианты

Нет! – я понимаю, что кричу, тонко и страшно, но люди в автобусе не удивлены, кто-то вздрогнул от неожиданности, вырываясь из беспокойной дремы, а кто-то даже не оторвал взгляда от дороги, мелькающей за окном автобуса.

Я вдруг хихикнула. Интересно, сколько нужно времени, чтобы меня поймали и упекли в комнату с мягкими стенами?

Думаю, пара-тройка часов у меня точно есть. Ну, берегись, Игореша. Я того… самого… Так что я за себя не отвечаю!

Город был таким же, как и вчера. Только исчез куда-то супермаркет, построенный на перекрестке центрального проспекта и моей улицы. Ярче стало освещение вдоль дороги. На заборах и домах появилось много граффити. Яркие, красивые рисунки, даже через пелену дождя радуют глаз.

На перекрестке опять пришлось долго ждать. Как же субъективно время! Горел красный, хотя за все время мимо меня проехало от силы машин восемь. Иногда разрешающий знак загорается за пару мгновений, а иногда за пару часов. Хотя объективно проходит одно и то же количество времени. Н-да, Верочка, наслаждайся жизнью. Скоро тебе придется созерцать только мягкие стены твоей палаты.

Я прошла по мокрому тротуару, разбрызгивая лужи, к своему дому. Он был серым и нелюдимым. Впрочем, как и все дома вокруг. Странно, по ощущениям было не больше восьми вечера, а народу на улице уже почти не было.

Я поднялась по лестнице, ярко освещенной, чего сроду не было в нашем подъезде – алкаши с третьего этажа постоянно выкручивали лампочки, на первом этаже еще вчера раскуроченный, будто взрывом, плафон, был предметом возмущения моей соседки снизу Михалны. Лифт не работал. Это следовало из объявления, которое висело в центре пересечения оранжево-полицейских лент, перекрывавших в него вход.

“Ради вашей безопасности рекомендуем не пользоваться лифтами. Лифт не работает” – просто и немного нелогично было написано на когда-то ламинированном листе формата А4. Сейчас листок коробило от старости и перепадов температуры.

В квартире было очень тихо. Я с интересом оглядела комнату – какая она? Яркая и светлая с мягким диваном или зашторенная, со старыми обоями (о Боже, это обои, которые три года назад мы поменяли на новые, самые современные).

Я скинула ботинки – полы, как всегда, чисто вымыты, чистоплотность никуда не делась. Надела тапочки, которые всегда стояли у балконной двери и вышла в ночь.

Город сиял.

Свет отпугивает тварей. Не то, чтобы убивает их, нет, просто ослепляет, дезоориентирует, и по силе и ловкости вампиры становятся практически равны людям. Тогда у нас появляется шанс выжить, если есть возможность отбиться. Сейчас, по прошествии пяти лет после начала эпидемии, дикарей практически не осталось, но не факт, что вирус не проснется завтра в твоем соседе, и он не сумеет уклониться от патруля. Все еще ломаются генетические цепочки, нагруженные мощнейшим вирусом, направленным на уничтожение нации. Гребаные ученые, надеюсь, они давно сдохли, предварительно сожрав своих детей.

Я закурила. Сигареты лежали на подоконнике, как лежали всегда. Но я никогда не курила! Память возвращалась неотвратимо, так накатывает волна прилива на берег.

Я помнила эту неделю – самую страшную неделю своей жизни. Пять лет назад, в один далеко не прекрасный день, последний день первого месяца лета, на западе Европы произошла авария на каком-то суперсекретном военном заводе. Там разрабатывался вирус, который должен был воздействовать на гены людей, превращая их в “живых мертвецов”, кому-то из высших мира сего не давали покоя лавры режиссеров фильмов про зомби.

Как ни старались скрыть власти масштаб трагедии, освещая событие как вспышку эболы, и возводя стены карантина вокруг зараженных территорий, мир сошел с ума за неделю. Именно столько потребовалось вирусу, чтобы проникнуть в самые удаленные уголки планеты.

Ванька хотел пойти учиться на доктора. Он очень любил анатомию в школе, сдавал ЕГЭ по биологии, мы оплачивали дополнительные курсы для подготовки к поступлению в медицинский университет. В седьмом классе он пошел волонтером в ветеринарную клинику и хорошо разбирался в животных, очень любил бедных животинок, будь то взбесившаяся белка или облезлая кошка.

А вот Машка выросла циничной и эгоистичной. Я иногда даже поражалась, настолько эти качества взрослой Маши не вязались с тем ребенком, каким она была лет двенадцать-пятнадцать назад, такой нежной и любящей. Подростковый возраст, казалось, стер все доброе, что заложила в ее характер природа.

Дочь могла спокойно уйти из дома на несколько дней, совершенно не беспокоясь о том, как я чувствую себя, как стираю ноги, отыскивая ее по злачным местам и квартирам многочисленных друзей. Телефон как средство связи вообще игнорировался ей. Это была не девушка, а космический пришелец – безумно красивая, безумно равнодушная ко всему вокруг, в том числе к своему внешнему виду, но всегда свежая и сияющая, как принцесса из сказки. О, как мы с ней ругались! До хрипоты, до истерики, даже дрались несколько раз.

Но мы любили друг друга, что бы ни случилось, как бы ни вели себя в обыденной жизни. Когда я попала в больницу, сломав ногу на обледенелой дороге, она приходила пешком с другого конца города и сидела под моими окнами часами. В отделении был карантин, и посетителей не пускали. Она дарила мне подарки на все праздники с покерфейсом, но всегда угадывала с презентом – я всегда получала все, что нужно, всегда вовремя. Я же готова была простить ей все – любой ее поступок тускнел, когда на меня глядели ее безумно любимые васильковые глаза…

Глава 3

Мы успели собраться всей семьей в квартире, забаррикадировали окна и двери, запаслись едой и водой. Ванька все рвался в бой, размахивая кухонным ножом.Игорь был угрюм и неразговорчив. Машка спала сутками – она вообще выглядела нездоровой, выпила весь парацетамол, пытаясь сбить температуру. Телевизор перестал показывать на второй день, рябь, которую транслировал экран, глушила и сводила с ума.

Через три дня заточения-засады я проснулась ночью от взгляда. Она смотрела на меня красными глазами. Она хотела меня убить. Я поняла это сразу. Тонкая, почти прозрачная в темноте комнаты, моя дочь источала опасность. Ребенок, которого я рожала, носила на руках, душила в объятьях от всепоглощающей любви, хотел меня убить.

Это понимание, которое появилось за долю секунды, спасло мне жизнь. Я не стала укорять ее, или спрашивать, что случилось. Резко скатившись с кровати, я бросила в Машу стаканом, который стоял на тумбочке в изголовье. Она плотоядно взвизгнула и бросилась ко мне, с нечеловеческой скоростью, но, каким-то чудом сообразив открыть дверцу шкафа, я ударила ее в устремленное вперед лицо. Она хрюкнула, ее слегка развернуло. Взгляд новоявленной вампирши снова упал на кровать. Игорь уже открыл глаза, но еще не до конца проснулся. Или просто не смог принять того, что происходит.

Дочь схватила его, приподняв над кроватью, за волосы. Я нащупала выключатель рукой, заведенной за спину, отступая к выходу из комнаты. И в тот момент, когда вспыхнул свет, Маша оторвала отцу голову. Кровь из горла брызнула к потолку, облив мою любимую девочку с ног до головы.

Она смотрела на меня, гипнотизируя взглядом. Потом припала к горлу жертвы, глотая кровь, словно страдая от жажды. Я не могла сдвинуться с места, наблюдая за самой ужасной картиной в мире.

Рядом что-то хрюкнуло. Ванька стоял с открытым ртом, хлопая заспанными глазами.

Он вдруг мелко затрясся, и бросился в свою комнату. Я смогла, наконец, очнуться, и метнулась за ним. Широкий острый нож лежал на книжной полке, рядом с детскими книжками и модельками машинок, с которыми семнадцатилетний мальчишка никак не мог расстаться. Он схватил его тонкой загорелой рукой и развернулся ко мне – красивый, хрупкий, решительный. Отодвинув меня в сторону, быстро пошел обратно.

– Ванька, нееет! – я попыталась поймать его, защитить, прижать к себе и спрятать от всего страшного, но он уже замахивался на сестру острым кухонным ножом.