Страница 11 из 13
Глупость и когнитивные искажения
Ева Дрозда-Зенковска,
профессор социальной психологии в Университете Париж Декарт
Как и большинство авторов, писавших о глупости, я начинаю с признания. Я согласилась написать эту статью после бурной дискуссии с друзьями – мне не понравилось предполагаемое название. Мне кажется, что при сопоставлении терминов «глупость» и «когнитивные искажения» возникает риск их ассоциирования.
В моей голове сформировались две четкие мысли. Первая: глупость – это термин, служащий для определения какого-либо поступка или слова в пренебрежительной форме. Это слово как таковое должно иметь мощную способность к регуляции (если мы употребляем его по отношению к другим) и, прежде всего, к саморегуляции (когда мы применяем его к себе). Если я признаю, что совершила глупость, это означает, что я не собираюсь ее повторять. Мне стыдно! Сила этого слова меня заинтриговала. Но поскольку французский язык является для меня иностранным, я не улавливала в использовании слова «con» вульгарности, в которую меня быстро посвятили. Кстати, в моем окружении, достаточно щепетильном в выборе слов, его употребляют довольно часто.
Вторая мысль – это убеждение в том, что когнитивные искажения не могут ни в коем случае квалифицироваться как глупость. Они обозначают особенности в обработке информации, которые приводят нарушения рассуждений к логическим нормам. Это так называемые «короткие пути», или «замкнутые круги», очень функциональные, которые порой (но не всегда) могут приводить нас к ошибкам. Ошибки в обработке информации вовсе не являются признаками недостатка интеллекта. Они лишь отражают необычайную силу наших мыслительных привычек, побуждающих нас к быстрым действиям, а не к долгим размышлениям. В этом смысле они указывают на малоэффективное использование наших способностей, знаний или навыков. Мы долго игнорируем свои ошибки в рассуждениях, даже если знаем о них, зато моментально признаем их после совершенных промахов. Для тех, кто потратил время на их изучение, они свидетельствуют о некоторых проблемах с сомнением, но не об отсутствии способности сомневаться.
Возьмем пример предвзятых суждений, значимость которых очевидна. Без них наше существование было бы очень сложным, даже невозможным. Тем не менее мы часто их формулируем, игнорируя важную информацию в пользу той, что теоретически является менее значимой. В довершение ко всему – мы игнорируем собственную неосведомленность, то есть обманываем сами себя, думая, что правы. На первый взгляд, мы не так далеки от глупости.
Например, задачка про адвокатов и инженеров. Представьте, что психологи опросили 70 инженеров и 30 адвокатов. Затем по каждому из этих 100 опросов завели карточку. Мы наугад достаем одну из карточек и читаем: «Жану тридцать девять лет. Он женат, у него двое детей. Активно занимается местной политикой. В свободное время коллекционирует редкие книги. Любит состязания, дискуссии, у него хорошо поставлена речь». Большинство из нас считает, что с вероятностью 90 % Жан окажется адвокатом, а не инженером. Тогда как правильный ответ – 30 %. Почему? Чтобы оценить вероятность того, что Жан является адвокатом, нам требуется два типа информации: одна, относящаяся к априорной вероятности наличия адвокатов в группе опрашиваемых, и вторая, относящаяся к вероятности, что характеристики, изложенные в карточке, принадлежат адвокату. Первая информация у нас есть: среди 100 опрошенных человек 30 адвокатов, значит, вероятность того, что Жан является адвокатом, составляет 30 %. Второй информации у нас нет. Теоретически, не имея этих данных, можно занять одну из двух следующих позиций, сказав себе:
1) раз этой информации нет, значит, она не является важной;
2) это «константа», то есть вероятность того, что характеристики, описанные в карточке, принадлежат адвокату, такая же, как если бы они принадлежали инженеру, – знание или незнание этой вероятности ничего не меняет.
Разумеется, мало кто из нас так рассуждает. И понятно почему: в описании Жана есть все от адвоката, об инженере сказали бы совсем другое! Это убеждение превращает незнакомца в хорошо знакомого человека. Безусловно, Амос Тверски и Даниэль Канеман составили описание Жана специально так, чтобы создать впечатление, что речь идет об адвокате. Ведь у нас сложился определенный стереотип о представителях этой профессии. Тем не менее стоит задуматься, почему большинство из нас с легкостью попадает в эту ловушку и предпочитает «индивидуализирующую» информацию в ущерб информации об априорной вероятности. Не вдаваясь в подробности, кажется очевидным, что на это во многом повлияло наше убеждение в достоверности сложившегося стереотипа об адвокате. Если мы сравним его с характеристиками Жана, то увидим, что он обладает «типичными» чертами адвоката и является «типичным» представителем этой профессии («рыбак рыбака видит издалека»). Таким образом, мы практически уверены в том, что он скорее адвокат, чем инженер, даже если в группе опрашиваемых адвокаты находятся в меньшинстве. Выражаясь по-научному, применение эвристики репрезентативности лежит в основе искажения, которое упускает информацию об априорной вероятности, предпочитая индивидуализирующую информацию (описание). Подобно другим эвристическим суждениям, эвристика репрезентативности – это ментальное упрощение. Оно помогает нам формулировать мнение – теоретически ложное, но приемлемое, поскольку его разделяет большинство людей. Этот эвристический метод, который мы применяем не задумываясь, помогает упростить решение проблем и справиться с характерной для них неопределенностью. Тем не менее, как мы только что увидели, у всего есть своя цена.
Является ли этот пример предвзятого суждения иллюстрацией глупости в плане демонстрации интеллектуального высокомерия? Я так не считаю; к тому же я убеждена, что речь идет об одной из многочисленных демонстраций дефекта сомнения, который приводит нас к поиску скорее подтверждения, чем опровержения наших идей. Чтобы лучше понять эту тенденцию, попробуем решить задачу «2-4-6» Питера Уэйсона. Она кажется банальной и простой – вплоть до момента, когда вам скажут, что ваш ответ неверный. Она иллюстрирует другую общеизвестную человеческую склонность, отраженную в пословице «Зачем делать просто, когда можно сложно».
Представьте, что вас просят найти правило, объясняющее последовательность построения чисел «2-4-6». Чтобы проверить, верно ли предлагаемое вами правило, вы можете предложить другую тройку чисел. Каждый раз вам будут говорить, соответствует ли ваше предложение правилу и является ли правило, о котором вы подумали, верным. Вполне возможно, как и у большинства людей, вашей первой мыслью будет протестировать тройку «четных чисел, увеличивающихся каждый раз на два». И вы предложите тройку «8-10-12» в полном соответствии с вашей идеей. Вам ответят, что предлагаемая тройка подходит к заданному правилу, но это не то правило, о котором вы подумали. Тогда вы предложите другую тройку, например «8-42-56», подумав, что речь идет о правиле «возрастающих четных чисел». Вам ответят то же самое. После третьей или четвертой попытки вы предложите, к примеру, серию «7-36-673», решив, что речь идет о «возрастающих числах». И здесь вам ответят, что ваш пример подходит под заданное правило и что это именно то правило, о котором вы подумали.
Наконец-то вы нашли решение, но выбрали при этом не самый быстрый путь – и надо сказать, мало кто его выбирает. Быстрый путь состоит в том, чтобы не подтверждать свои гипотезы, а опровергать. Поэтому было бы достаточно предложить тройку «3-5-7», чтобы проверить гипотезу «возрастающих четных чисел». Нам всегда проще подтверждать свои идеи, чем опровергать их, как показала эта задача. Предлагать тройку чисел, противоречащую гипотезе, сформировавшейся в нашей голове, кажется нам абсурдным. Тем не менее это вынуждает поставить нашу гипотезу под сомнение. Если бы мы сразу начали сомневаться в своих догадках, мы были бы менее уверены в достоверности нашего стереотипа об адвокате и скорее бы поверили, что инженер тоже может интересоваться политикой, иметь хороший слог и коллекционировать книги.