Страница 8 из 11
– Так вы находите мои книги занимательными? – Я произнес первое, что пришло в голову, но тут словоохотливый говорун накинулся на меня с таким пылом, будто именно этого вопроса он от меня и ожидал.
– «Занимательными»? Это неверное слово! Разве можно считать занимательным то, от чего ты не в состоянии дистанцироваться? То, что полностью тебя поглощает? Занимательность – это, так сказать, энергия преодоления разрыва между объектом и субъектом. Но в случае с вашими романами, мой друг, такой дистанции у читателей просто не возникает. Да вы и сами это прекрасно понимаете, нечего прикидываться! Мы полностью подчиняемся вашей авторской суггестии и обнаруживаем себя в странном, пугающем мире, прежде для нас недоступном, который во время чтения романа и даже после него становится естественной средой нашего обитания. Это трудно описать словами, ведь я не наделен таким мощным литературным даром, каким обладаете вы, маэстро. Мне привычнее иметь дело с людьми, заблудившимися внутри своего собственного лабиринта, но только тогда, когда их помешательство становится уже проблемой для окружающих. Вы – другой случай. Вы – мистагог. Поэт. Вы, как Вергилий, ведете нас вниз по винтовой лестнице ада. Все ниже и ниже, к самому дну. Тут непонятно, я ли заблудился внутри вашего романа или вы сами заблудились внутри своих фантасмагорий? Или это заблудился во вселенной весь мир, помните, «сотканный из той же материи, что и наши сны»? Или как там это звучит у Шекспира, в «Буре»? Нами кто-то бредит, и я не думаю, что такие персонажи, как мы с вами, могут быть персонажами чьего-либо сладкого сновидения! Мы – обитатели бреда! Социального и метафизического! Что вы на это скажете?
– Да-да, доктор, вы совершенно правы! – ответил я Годжаеву, хотя и не понимал, о чем это он разглагольствует. Да я его и не слушал, по правде сказать, я почему-то начинал нервничать, и трескотня психиатра звучала раздражающим фоном. Тот уловил мою неуверенность, прозвучавшую в голосе, и снова улыбнулся, оголяя, как выяснилось, не в полном составе присутствующие у него во рту зубы. От этой странноватой улыбки у меня перехватило дыхание. Чтобы как-то скрыть свою растерянность, я сделал еще несколько глотков. Поперхнулся, откашлялся. Снова отпил. Вина почти не оставалось, от чего воронка бокала, как мне показалось, вздулась и стала нереально глубокой. Из нее доносился пугающий гул. Я заглянул на дно бокала, чтобы убедиться, что внутри не осталось ни одной капельки полусухого, и меня втянуло в эту холодную, звенящую, утончавшуюся где-то очень далеко бездну.
15. СЛУЧАЙ НА ПУСТЫРЕ
До титульного поединка оставалось не так много времени. Мировой бокс привык к моим причудам, и тот факт, что я поставил условием проведение поединка не на арене «Мэдисон-Сквер-Гарден» в Нью-Йорке и не в «Мандалай-Бэй» в Лас-Вегасе, а в микрорайоне, где я вырос, на обычном пустыре, никого уже не шокировал. Все равно внимание всего мира будет приковано к этому поединку, освещать его будут все ведущие телеканалы, и билеты на бой будут распроданы за несколько месяцев вперед. Пустырь, по которому я бегал мальчишкой, где убивал змей, ловил лягушек и надувал их соломинкой, просунутой через задний проход, подобно шарикам, – пустырь этот превратится в арену мирового бокса. Так я решил. Кстати, пора представиться. Лейба (Голем) Гервиц. Суперзвезда мирового бокса. Непобежденный супертяж. Организаторы осушили болото, установили в центре пустыря ринг и вокруг него – ряды для зрителей. Как я слышал, присутствовать на поединке будет пятнадцать тысяч человек. Плюс телевизионная трансляция по всему миру. Прайм-тайм HBO. Миллионы телезрителей. Нашумевший в свое время, собравший сотни миллионов долларов клоунский поединок «Флойд Мэйвезер – Мэнни Пакьяо» давно затмили мои боксерские шоу и мои гонорары. Не буду раскрывать, сколько я заработаю за этот вечер. Деньги – это мусор. Деньги давно уже не имеют для меня никакого значения.
«Ты – сумасшедший, тебе можно все! – так отреагировал мой агент, когда я рассказал ему о своем желании провести бой в тех трущобах, в которых вырос. – И к тому же, ты чемпион мира в сверхтяжелом весе. Ты там, где раньше были Мохаммед Али, Майк Тайсон, Рокки Марсиано. Делай что хочешь, пока ты в зените славы».
Для чего я это сделал? Почему я захотел провести титульный поединок на свалке? Не для того, конечно, чтобы всколыхнуть общественность, и тем более не для того, чтобы вернуть кулачные бои в ту среду, в которой они зародились (как писали некоторые спортивные обозреватели). Просто мне захотелось еще раз испытать то волнение, которое я пережил на этом пустыре в детстве. Тут ничего почти не изменилось, и можно легко вспомнить эмоцию ужаса и омерзения, родившуюся здесь двадцать лет назад. Тем более в условиях чемпионского поединка, всемирного зрелища. Расскажу об этом подробнее.
Была во дворе у нас небольшая банда. Человек восемь. Чем только мы не занимались! И рэкетом, и налетами, и наркотиками, и мелким грабежом. Терроризировали близлежащие дворы и кварталы. Конечно, беспредельничали мы в основном среди ровесников. У старшего поколения были свои отморозки, которые занимались делами покруче. Мы об этом знали и никогда не переходили им дорогу. Они о нашей банде тоже были наслышаны, но смотрели на нас, как на мелкую шушеру, ничем им не угрожавшую. В подвале одного из домов мы соорудили себе что-то вроде штаба, встречались там, пили чай, иногда кое-что покрепче. Было в «штабе» уютно, хотя и затхло и сыро. Часто крысы подъедали наши припасы, но бороться с крысами было бессмысленно. Мы вели свой счет и старались в день убить хотя бы одну крысу, но меньше их от этого не становилось. Стены «штаба» мы обклеили фотографиями голых телок, и они скрашивали нашу сугубо мужскую компанию. Несколько раз мы приводили в свое логово девчонок и пускали их по кругу. Но это мы позволяли себе крайне редко, когда уже совсем припирало. И всегда под кайфом. Телок мы приводили откуда-нибудь издалека, не из нашего квартала. Мы не хотели, чтобы о нашем «штабе» кто-то пронюхал. Сюда мы приносили отнятые у лохов деньги, краденые вещи, все, что имело в наших глазах какую-то ценность. Здесь хранилось все награбленное нами, наш «общак», пользоваться которым мы могли только по общему согласию. Но однажды случилось так, что один из наших парней совершил роковую ошибку.
Мы сидели узким кругом, играли в карты, пили вино. Было весело, и ничто не предвещало неприятностей. Из старенького радиоприемника звучала джазовая музыка, кажется, Майлз Дэвис, и нам мерещилось, что сидим мы не в вонючем подвале, а за столиком в игорном зале Лас-Вегаса. Короче, это были редкие минуты нашего босяцкого счастья. Но тут пришел один из наших корешей и привел какую-то пухленькую малолетку. Девчонка была пьяна, вела себя чересчур дерзко, задиралась. На наши в сущности безобидные шутки она реагировала слишком бурно, угрожала нам, лезла на всех с кулаками. Пацан, который привел ее, рассказал, что познакомился с ней на дискотеке, они потанцевали, выпили на пару, а потом девчонка полезла в карман за сигаретами и не нашла там свой кошелек. Естественно, она обвинила в этом нового ухажера, тем более что по его бандитской роже легко было прочесть, что это за фрукт. Ну, короче, она в него вцепилась клешнями и не отступала. Наконец, наш герой признался, что да, это он спер кошелек, но сразу же передал его подельнику, и теперь, чтобы кошелек вернуть, им надо идти в наш подвал. Так он ее к нам и заманил. Малолетка хотя и была пьяна, но голову не теряла и, увидев всю нашу кодлу, обратилась прямо ко мне, решив, наверное, по моему виду, что я здесь за главного. Так оно, в сущности, и было. Она рассказала мне обо всем, но я не собирался из-за нее ссориться с пацанами и ответил, что меня это дело не касается. Чувак, что привел девчонку, этот несчастный кретин, расценил мою нерешительность как команду к действию и снова стал вовсю отпираться. В пылу спора он саданул соплячку по лицу, и она свалилась на пол. Другие наши герои сразу же набросились на телку, сорвали с нее платье и натянули ее с двух сторон. Мне было противно присутствовать при этом беспределе, и я сказал, что иду домой. Пока я удалялся по затопленной сточными водами шахте от нашего «штаба», крик насилуемой не смолкал. Было тошно. Я пожалел, что не решил этот вопрос по-людски, но возвращаться мне было в лом. Плевать. Пусть развлекаются.