Страница 6 из 11
Однажды я подполз к зеркальному шкафу, отражающему спальню родителей, и вдруг увидел, как отец, заломив матери за спину руки… Нет, мне тяжело вспоминать об этом. Слишком мерзко. Гори все огнем. Есть вещи, которые лучше забыть. Но не забываются. Память, как и сама реальность, нам не принадлежит, она прихотлива и то и дело вбрасывает в наше сознание образы и грезы, которые мы больше всего пытаемся от себя отогнать. Мне отбили мозги на ринге, так что нет ничего удивительного в том, что и сознание мое порою живет какой-то своей, особой, отдельной от тела жизнью. Хотя списывать все на отбитые мозги, наверное, неправильно: вполне может быть, что это общий закон, и по нему работает сознание у всех людей. Я почти уверен, что именно так оно и есть. Люди живут вразрез с тем, что происходит у них в головах. Наверное, это к счастью. Ведь в головах у нас творится черт знает что. В моей голове – точно. В моей голове – каша. Такая же тягучая, как та, которой кормила меня в младенчестве мать.
10. ЧТО ЭТО ЗА ГОРОД ТАКОЙ?
Годжаев помог мне подняться на ноги, отряхнул меня и усадил в кресло. Не знаю, что это вдруг я решил рухнуть на пол? Не от вина же? Я ничего еще не выпил! Наверное, нервы. Тело обмякло, как у Голема, у которого из сердца вынули каббалистическую гексаграмму. Мне было трудно даже приоткрыть глаза.
– Вам нужно взять себя в руки, заняться своим здоровьем! Я говорю это не только потому, что вы давно перестали посещать мой кабинет. Если вам жестко на моей кушетке или мои методы вас не устраивают, я мог бы рекомендовать кого-нибудь из коллег. Поверьте, на вас становится мучительно смотреть! Тяжело наблюдать, как человек сам разрушает себя изнутри. Впрочем, в определенных ситуациях (если не во всех) работа нашей психики носит автономный характер, мало от нас зависящий, и с этими процессами крайне сложно бороться. Вот тут-то, мой друг, и нужна помощь специалиста!
На этот раз слова Годжаева не вызвали обычного раздражения, мне и самому было понятно, что с психикой моей творится что-то неладное. Но меня уже сорвало с катушек, я пошел вразнос, и по большому счету мне было безразлично, что теперь со мной происходит. Ситуация выходила из-под контроля. Наверное, те «автономные процессы психики», о которых говорит докучливый доктор, во мне укоренились, тело продолжало жить лишь механически, по привычке, без какой-либо связи с душой. Годжаев взял меня под ручку, и мы, незаметно для меня самого, пересекли зал, наполненный снующими людьми, и оказались у окна. За тяжелым бархатным занавесом печально выл ветер. Я раздвинул портьеру и с удивлением обнаружил, что за стеклом вьюжит метель. Хлопья снега сыпались на землю, как перья из распотрошенного матраса, они устилали обмерзшую корку тротуара густым слоем. На улице не было ни единой души, разве что духи и призраки из загробного мира. Окна домов чернели, как бесконечные квадраты Малевича, в некоторых из них отсутствовали стекла, и поверить в то, что кто-то в этих домах живет, не представлялось возможным. Что это за город такой? Где я теперь нахожусь?
«Мы – обитатели бреда!» – вспомнил я слова Годжаева, которые оказались недалеки от истины. Сознание, окруженное миром, заваленное грудой предметов: как высвободить тебя? К тебе прилипают эмоции людей, пачкают тебя, не дают свободно двигаться. Заоконная дичь усиливала абсурд и ирреальность мероприятия, происходящего в декадентском салоне. Но во всем этом безумии было и что-то пьянящее. Надеюсь, вино тут ни при чем. Это удивительно, но я начинаю размышлять о времени в сугубо пространственных категориях. Чем осознаннее я живу, тем полнее отпущенное мне время и тем протяженнее то пространство, в котором я в данный момент нахожусь. Эти три категории взаимосвязаны: сознание, время и пространство. Более того, нет никаких сомнений в том, что эти три категории лишь разные проявления единого целого. Если все происходящее – это сон, то появиться он мог только в мозгу человека психически нездорового. Неужели в этом квартале никто не живет? Почему презентация моего романа проводится именно здесь, в этом трущобном, заброшенном месте? И что это за роман? Как он называется? О чем он? Вопросов становилось все больше.
11. ВНУТРИ ТРЕЩИНЫ
В это время к роялю, стоявшему в центре зала, подошел человек и стал играть что-то элегически заунывное. Что-то вроде Шопена. Понятное дело, это только усилило мое и без того тоскливое настроение. На душе стало так паршиво, что я готов был выброситься из окна, но стекла в здании слишком толстые, их не разбить. Лучшее место для бегства – собственное сознание. В моем сознании вспыхивали образы прошлого (возможно, не моего, так как я был уверен, что ничего из того, что мне в эту минуту представляется, в реальности со мною не происходило и произойти не могло). Почему-то я стал отождествлять себя с чернокожей женщиной, с первобытной охотницей, склонившейся над разодранным трупом антилопы и рвущей зубами еще не успевшее остыть мясо поверженного зверя. Вкус крови был так приятен и так привычен, будто я ее пью ежедневно и это излюбленный мой напиток, сродни красному полусухому. Антилопа уже перестала конвульсивно вздрагивать и выкатила выпуклые глаза на ночной шатер, усыпанный звездами. Неужели я все еще внутри этой тесной трещины в полу? Или это не трещина, а раскинувшийся на десятки километров первобытный каньон? Так или иначе, но здесь мне намного уютнее, чем на светском, мать его, рауте, среди околобогемной шпаны, среди гламурных шлюх и педерастов. Но морок быстро рассеялся, и кровь антилопы, к сожалению, и в самом деле оказалась красным вином, не самого, впрочем, отвратительного качества.
– За ваш успех! – мне пришлось еще раз чокнуться с этим назойливым типом, как его там, с «доктором Годжаевым». – Ваш новый роман великолепен! Надеюсь, вас не смущают мои льстивые речи! Поверьте, это от чистого сердца! Хо-хо-хо! От чистого, так сказать, сердца! Давайте выпьем!
Мы выпили. Если так пойдет и дальше, то у нас с этим гнусом в скором времени дойдет и до брудершафта.
Меня трясло, как наркомана, хотя я не то что наркотики, даже сигареты не употребляю. Завязал с дурными привычками много лет тому назад. Это всем известно. Но отчего тогда эта дрожь и тошнотворное чувство, будто в животе у меня работает миксер? Может быть, я отравился рыбой, ломтики которой, нанизанные на зубочистки, в изобилии лежали на блюдах? Или черной икрой? Но я не помню, что брал что-нибудь со стола. Нет-нет, этого не было. Я ни к чему не притрагивался, это исключено. Я был не в состоянии запихнуть в себя съестное. От одной только мысли о еде душила тошнота. Неприятный ком подкатывает к горлу и просится наружу. Или, может быть, это просто нервная дрожь, возникшая от дискомфорта, сковавшего меня на этой тухлой вечеринке? От головокружения, свалившего меня на пол? Не знаю. Но Годжаев, кажется, заметил мое состояние и вновь направил на меня свои белесые бельма. Доктор покалывает меня булавками глаз, протыкает взглядом, явно получая от этого удовольствие.
– С вами все в порядке, мой друг? Может быть, выпьете что-нибудь покрепче? Я знаю, что вы не курите, так я бы предложил вам кое-что успокаивающее, вы меня понимаете? Хо-хо! Вначале мне показалось, что вы поскользнулись на отполированном полу, но теперь я вижу, что вы упали не от этого. Была другая причина!
Я и эту его реплику не удостоил ответом, но моя холодность Годжаева, похоже, не заботила. Как, впрочем, и тот лихорадочный озноб, которым я был охвачен. Он достал из золоченого портсигара свернутую самокрутку, раскурил ее от стоявшего рядом канделябра и выпустил изо рта кольцо дыма. Несколько человек с завистью покосились на доктора, а одна смазливая блондинка с полуоголенной грудью встала у Годжаева за спиной и принялась похотливо, как кошка, об него тереться. Годжаев, сделав пару затяжек, передал самокрутку девушке, и та, достав из сумочки длинный мундштук, вставила в него окурок и отошла в сторону. Доктор с плотоядной ухмылкой посмотрел на голую спину блондинки, белевшую в вырезе ее вечернего платья. Глазки его замаслились.