Минус тридцать

– Это политическая акция, вы все ответите!

– Сам дурак!

– Разбираться не здесь будем!

– А мы с тобой здесь разберемся, хоть душу отведем!

Крик стоял до обеда.

Тетка Настя отсчитала деньги и передала их Манецкому.

– Спасибо, ребята.

– Вам спасибо. Мы всегда помочь рады. Как там хозяин-то?

– Мечется по комнате.

– С женой, что ли, плохо?

– Там если не хуже – уже хорошо. Ломает его.

– Понятное дело. Дня три-четыре придется потерпеть.

– Не впервой.

– Ну, мы пошли.

– Вы уж извиняйте, сегодня на стол не собирала, не до того. Но вот вам в дорогу. Перекусите.

– И чего нас сегодня на работу с отрядом понесло? – задал риторический вопрос Сергей.

Они сидели с Манецким на лавочке около столовой, между ними стояла ополовиненная пол-литра самогона, на газете были разложены ломти хлеба, несколько котлет, соленые огурцы.

– А чего делать было? Не останешься же на койках валяться, и так уже косятся.

Манецкий достал деньги, отсчитал половину и отдал Сергею.

– Нормально?

– Отлично получилось! У тебя просто нюх какой-то.

– Это у кого-то нюх на меня. Или запах от меня идет особый. Не знаю. Но на пропой души всегда приятно срубить.

– Не люблю я эти скандалы, – сказал после долгой паузы Сергей, – а уж после развода… Так я их не полюбил! Особенно такие, базарные, с криком.

– Да это бы ничего, пар выпустили – успокоятся. Боюсь я, что последствия будут.

– Какие?

– Подождем сегодня-завтра. Там посмотрим. Лучше бы я ошибся.

Не ошибся.

Вскоре после ужина из-за взгорка вынырнула разъездная институтская «Волга», притормозила на дороге, не рискуя подъезжать ближе, из нее вывалился Борецкий и направился к бараку. Он прошелся по кухне, коридору, заглянул, предварительно постучавшись, в комнаты, всем приветливо улыбнулся, потом подошел к Манецкому, взял его решительно под локоток и увлек на улицу, на лавочки возле кострища.

– Что тут у вас за буза произошла сегодня? Расскажи своими словами.

– Быстро отреагировали! По телефону, поди, прямо из теплого кресла вырвали. Примчался! – давала знать о себе выпитая самогонка.

– Ты пьяный, что ли, не пойму? – беглый осмотр не подтвердил диагноз, лишь легкую форму. – Чего в бутылку лезешь? Я же не на общем собрании мозги промываю, а сижу с тобой, по-свойски, на лавочке, разобраться хочу. Мне эти истории еще меньше, чем тебе, нужны. Так что выкладывай.

– Да ничего особенного не произошло, – протянул Манецкий, – акклиматизация, народ немного раздражен. Не бери в голову.

– Штырь вопил что-то о забастовке.

– Ты еще скажи – о стачке.

– Нет, стачка – это, как нас учили в соответствующем курсе, буза с политическими требованиями. А вы все больше с общебытовыми – пожрать да подмыться, – съехидничал Борецкий.

– Тоже дело хорошее! Особенно вымыться – неделю в грязи возюкаемся.

– Дело решаемое.

– Конечно, решаемое. Только его решать надо, а начальство, судя по всему, на него болт забило.

– Это ты о ком? – встрепенулся Борецкий.

– Да не о тебе, успокойся. О том, кого вы нам сюда приставили.

– Его уже нет, – спокойно сказал Борецкий.

– Это как? – удивился Манецкий.

– Приболел, придется в Москву эвакуировать. Даже за вещами не смог заехать, меня попросил.

– Забздел, короче говоря, – резюмировал Манецкий.

– Называй, как хочешь. Говорит, что прихватило. Что я ему здесь – консилиум собирать буду. Это когда на изначальный выезд справки требуются, а в процессе – по-человечески решаем.

– Интересная мысль!

– Но-но, ты даже не думай. У тебя это не пройдет.

– Почему же?

– Ты когда последний раз болел?

– У-у-у, – напрягся Манецкий, – да у меня времени болеть не было!

– Об том и речь. Сиди и не рыпайся. Тебя не затем сюда послали, чтобы раньше времени выпускать.

– Ага! Мне Ольга говорила!

– У тебя Ольга – умная женщина. Я всегда говорил, что ты ее мало ценишь. Но ты успокойся. Насчет этого – придет время, все организуем. Не гони волну. Ты мне лучше вот что скажи – разберетесь здесь сами?

– С кем?

– С местным руководством.

– А чего с ним разбираться-то? Председатель – нормальный мужик, не с такими разбирались.

– На работу выйдете?

– Как договоримся – немедленно. Что мы – сумасшедшие?

– Вот и хорошо. Теперь один вопрос остался – кто командовать будет. Извини…

– Нет, это ты меня извини. Вы меня сюда затолкали с глаз долой, но ответственным вы меня не сделаете. Нет на это моего согласия!

– А кто? Предлагай как главное заинтересованное лицо.

– Антон, назначь Почивалина. Мужик спокойный, со всеми все решит, проблем, гарантирую, никаких не будет. Опять же партийный.

– Это мысль! Ее надо обмыть. У тебя есть?

– Это у тебя всегда в машине есть. Так что давай – беги, – весело, даже ласково сказал Манецкий. Он почему-то почувствовал, что пришла самая пора добавить.

Позвали Почивалина, легко уговорили бутылку водки, чуть сложнее уговорили Почивалина, объявили отряду под радостные возгласы. Борецкий нашел идеальное решение: просто объявил, безо всяких разборок и объяснений. Был один начальник, назначили другого, производственная необходимость, наверху виднее.

– Проводи меня к машине, – Борецкий опять решительно взял Манецкого под локоть. – Ты, как мне донесли, подхалтуриваешь тут, в своей обычной манере.

– Вот мелкий гаденыш!

– Это ты о Штыре? Не поверишь, но это не он. Штырь не такой идиот, каким ты его держишь. Он все прекрасно понимает. Мне он доложил, что вы с Сергеем работаете по спецнаряду в совхозе по личной просьбе правления и с его, Штыря, согласия. Вот так!

– Я тебя даже спрашивать не буду о твоем информаторе. И так в жизни слишком много разочарований. А что еще он тебе донес?

– Донесла, что ты еще пока никого не трахнул.

– Тебе бы все шутки шутить.

Борецкий уехал.

Осталось слово – пока.

Манецкий не успел даже скинуть сапоги, как входная дверь широко распахнулась, и на пороге возник председатель совхоза в извечном офицерском плаще, застегнутом на одну среднюю пуговицу, и относительно новой шляпе с узкими полями, из которой дожди еще не успели полностью вымыть изначальный фиолетовый цвет. Глаза председателя алкогольной вспышкой высветили прихожую.

– Виталий, надо поговорить!

– О, нет! – простонал Манецкий и болезненно поморщился, не в силах оторвать взгляд от запечатанной водочной бутылки, не уставно высунувшей головку из кармана плаща.

– Егор Панкратьевич, – продолжил он после некоторой паузы, – есть у меня для тебя интересная новость: у нас теперь новый начальник, вот с ним и решай все вопросы. Эй, Федор, по твою душу пришли! – позвал он Почивалина.

Отбиться не удалось. Для переговоров обновили бывшую комнату Штыря.

– Погорячились, мужики, с кем не бывает, – председатель налил по полстакана, – но я же пришел, по-человечески. Хотя, конечно, вы сами могли бы прийти, но у вас, у городских, понятия уже не те, уважение к старшим не то, гордые, нет чтобы взять штоф, зайти, поговорить. А я не гордый, я – справедливый, и хочу, чтобы всем было хорошо. Чтобы всем хорошим людям было хорошо. Ведь зашли бы раньше, поговорили, как положено, по-человечески, не как этот ваш прощелыга, все на бегу да в правлении. Все можно решить! Если, конечно, поговорить, по-человечески. А то вы сразу – работать не будем. Да за это раньше, при отце родном, знаете, что бывало? Ничего вы не знаете, молодежь! А я помню, я все помню. Поэтому всегда стараюсь по-человечески, без бумажек, поговорить-договориться.

– За бурты вам спасибо, – продолжал председатель после того, как выпили и разлили по следующей, – хотя за грудки хватать – это, я вам скажу, не дело. Ну, не хватали, это я так, для красного словца. Я тут позвонил в район. Нет! О вас ни слова. Я линию прояснял, нынешнюю линию в партийной агрономии. Ведь наша, председательская, наипервейшая задача – от линии ни на шаг. Этого не прощают. Тут главное – сразу попасть в колею, и из нее – ни-ни. А как попал, сразу пару стаканов принять. И начнет эта колея тебя бросать то в одну сторону, то в другую, но ты уже этого не замечаешь, и все тебе кажется, что идешь ты гордо и прямо, как со знаменем на первомайской демонстрации. Что в районе сказали, спрашиваешь? Что сказали – то сказали, главное – я вам спасибо пришел сказать. По-человечески.