Минус тридцать

Потом, когда ведра уже наполнились и они сидели на поваленном бревне, перекуривая, Манецкий вспомнил о тетке председателя и сказал:

– Ладно, Марсианин, ты двигай в лагерь, организуй там готовку, а я тут загляну по делам.

– А как я ее организую?

– Ой, господи! Когда все отдышатся после работы, поставь эти ведра посреди кухни и крикни: «Халява, готовим!» Энтузиасты всегда найдутся. Глядишь, и нам что-нибудь достанется.

Глава 4

– Накрапывает. Если так пойдет, через несколько дней все поля и дороги окончательно развезет, – сказал Почивалин, хмуро оглядывая нависшие прямо над елями темные тучи, с трудом сдерживающие принесенную с далекого океана влагу.

– Как бы нам всем здесь не застрять, – обеспокоилась Марина.

– Не бери в голову. Не застрянем. Мы здесь так, для галочки, для демонстрации смычки города и деревни. Студенты имеют смысл, их как-никак две сотни, большая сила, если правильно организовать, им еще могут кого-нибудь из старших курсов на смену послать, если припрет. А нас вывезут. Приказ по факультету о нашем командировании в данном случае выше решения ЦК. Речь не о том. Если зарядит, то на второй день поймешь, что лучше дергать морковку в поле, чем киснуть в бараке. Взвоешь!

– Наверно, вы правы. Я ведь только студенткой ездила, там в любую погоду весело.

– Что-то Манецкий куда-то опять исчез, – раздался голос Аллы.

– Не он один. Сергей тоже пропал. Или он тебя не интересует? – спросила Вика с невинным видом.

– Да они здесь в деревне чего-то строят, председатель попросил, – Анисочкин, не задумываясь, погасил начинающий было разгораться костерок. – Завтра закончат, наверно.

– То-то я подумала, что они вчера такие веселые пришли? – протянула Вика.

– Там хозяйка – славная бабка, – разболтался Анисочкин, – у нее на шее четверо мужчин, ну, в смысле, сын и трое внуков, невестка-то в больнице лежит, а тут еще наших двое. Так каждый вечер она им стол организует, там салатик, картошка отварная, мясо, ну и самогонка, понятное дело, не без того, но это только для наших.

– Действительно, славная женщина, – подобрела Алла.

– Хорошие у вас, Настасья Егоровна, огурчики, – сказал Сергей, – на стопочку прямо как родные ложатся.

– А я туда вишневый лист кладу. От него легкая горчинка идет.

– Великий кулинар! И котлеты роскошные!

– Так ведь это вы в Москве все мороженое едите, а у нас – парное, совсем другой вкус.

– Ну, дай Бог, и мы дойдем до парного. Давайте выпьем, чтобы всем было хорошо.

– С удовольствием, соколики мои.

Приоткрылась дверь, ведущая в комнаты, из нее показалась давно не чесанная курчавая голова. Лицо припухшее, как от аллергии, с красноватыми пятнами, полосами расходящимися от крыльев носа, на общем желтом фоне. Но чернота под лихорадочно блестящими глазами выдавала другую болезнь.

– Давно сидите? – и не дожидаясь ответа: – Я тоже с вами посижу. Давно людей не видел.

– Садись, ты – хозяин, – ответил Сергей.

Хозяин тяжело опустился на лавку, налил себе полстакана самогона, задумался о чем-то, не донеся стакан до рта, но потом все же выпил.

– Какая дрянь!

– Не нравится – не пей. Вон, огурчик съешь, мамаша твоя большая специалистка.

– Эт-то точно, – хозяин взял корчажку с огурцами и выпил рассол, – давно шабашите?

– Два дня.

– Сколько с родительницы содрали?

– Семьдесят плюс стол.

– Дорого, мама.

– А что мне было делать? – затараторила с какой-то даже радостью хозяйка. – Матерьял пропадает, курям спать негде, струмент разбросанный. Они, вон, молодцы, другие бы на неделю растянули, а эти как заведенные – за два дня, считай, все сделали. А я тебя с весны прошу!

– Ну, извините, мама. Так получилось, позволил себе, с Ксюхой видишь как.

– Тебе лишь бы повод!

– Ладно, Настасья Егоровна, оставьте вы его – ему и так хреново. Вышел же, все нормально, – сказал Манецкий. – Хозяин, нам петли нужны и ручки. Мать говорит, ты покупал, найти не можем.

– Было дело. Поищу. В крайнем случае, завтра все равно в райцентр ехать, супружницу проведать надо, извелась, поди. Куплю там.

– Съезди-съезди, это правильно, – проговорила тетка Настя.

– Четыре левых, две правых, если запомнишь, конечно, – уточнил Манецкий.

– Постараюсь. Но раньше трех завтра не вернусь.

– Так мы после обеда и подойдем. Там еще пара мелких дел осталась.

– А самогоночку мы с собой заберем, – вставил свое слово Сергей, – она ему сейчас ни к чему, только дразнить будет.

– Да забирайте, глаза бы мои ее не видели, – отмахнулся хозяин.

На следующее утро председатель совхоза лично пришел к бараку и повел всю группу по разбитой грунтовке куда-то вдаль, километра за два. За ними, едва поспевая, переваливался, дребезжа и постреливая, трактор «Беларусь» с тележкой, в которую были навалены грязные доски, лопаты и вилы.

– Ребята, – обратился ко всем председатель, когда пришли на поле, коричневеющее свежевывороченной землей, – вон видите картошку, ее ваши молодые собрали. Забуртовать надо. Берем лопаты…

– Да знаем, не первый раз замужем, – остановил его Штырь, – канавки прорыли, прикрыли, картошку аккуратной кучей насыпали, сверху соломкой накрыли, потом земелькой и – гуляй Вася!

– Вот-вот, – подал голос Почивалин, угрюмый после вчерашнего, излишнего, – так и сделаем, а потом через три недели, как раз в конце нашего срока, опять придем сюда же и вилами все эти бурты раскидаем. Знаем, проходили.

– Это еще почему? – удивился председатель.

– Да погниет у тебя все. Картошка мокрая, голова два уха.

– А раскидывать зачем?

– Прикрыть твое преступное головотяпство. Раньше бы точнее ярлычок приклеили – вредительство. В общем, так – я эту работу делать не буду. Обидно!

– За державу, что ли?! – налетел на него Штырь.

– У меня обижалка маленькая, на державу не хватает, мне за свой труд обидно и за труд студентов наших, хотя им, по молодости, скорее всего на это наплевать.

– Понаехали тут, умники, – начал заводиться председатель.

– Действительно, что вы здесь умничаете? Сказано буртовать – буртуйте, – поддержал его порыв Штырь. – В конце концов, это приказ.

– Чего? – навис над Штырем Почивалин. – Кто же это мне приказывать будет?

– Да хоть я! Я здесь начальник.

– Говнюк ты, а не начальник. Мальчишка!

Дело шло к драке, к драке в самой страшной необратимой форме – к трезвой драке. Манецкий влетел в круг и руками развел Штыря и Почивалина.

– Брейк, мужики, брейк. Все успокоились. А ты, Егор Панкратьевич, зря нас обидел. Мы не умные, мы – читающие.

– И что же вы такое умное читаете? – с язвинкой спросил председатель.

– Постановления партии и правительства, – со всей серьезностью ответил Манецкий. – Так вот, практика буртования этими постановления категорически осуждена. Подставишься, Егор Панкратьевич. И засадят тебе, ежели захотят, по самые помидоры. Так что, забудь об этом, потом еще нам спасибо скажешь.

Конфликт еще взметывался резкими жестами, но явно шел на убыль. Манецкий расслабился, но тут с неожиданной стороны последовал новый взрыв.

– Я вашей практики не знаю. У нас бы каждую эту картошку вымыли, вытерли и в отдельную бумажку завернули, – раздался голос Като. – За это я сказать не могу. Но я знаю, что у нас работников всегда кормят. Пусть мамалыгой, но вдоволь. А как здесь работать молодому здоровому мужчине?! Две котлетки с ноготок на обед! Я так не могу, я отказываюсь работать, – крикнул Като под одобрительный гул отряда.

– Зажрались вы в вашей Москве! – бросился в контратаку председатель.

– Мы не только зажрались, – встряла Алла, – мы еще привыкли мыться хотя бы раз в неделю. Я согласна с Като, следующий выход в поле – только после бани. А до этого – увольте.

– Понаехали тут на мою голову!

– На себя посмотри!