Страница 11 из 13
Арнальд из Виллановы (1235–1311), глава медицинской школы, где позже учился Нострадамус:
«Дистиллят, полученный из вина с добавлением вышеуказанных трав, исцеляет язвы и способствует затягиванию ран, которые иным способом исцелены быть не могут…»
Некто из XV века, оставшийся неизвестным, тоже правильно заметил:
«Аквавита хорошо излечивает все болезни от холода. Она помогает людям со зловонным дыханием, против гнилых и зараженных ран, против неизлечимых болезней, против укусов ядовитых тварей».
Со временем люди научились перегонять, кажется, все. Не осталось ничего, не ставшего жидкостью. Во времена Людовика XIV дистиллировали даже человеческие черепа – думали, что получают полезные капли. Взять три головы здоровых мужчин, умерших насильственной смертью, перегнать – готово.
Потихоньку аквавита пошла в народ, побрела по планете. Первым делом туда, где ее ждали, – в земли, на которых не растет виноград, на север. В Германию, Швецию, к нам, на Русь. Конечно, дистиллировать вино в этих странах дорого и бессмысленно, поэтому уповали на зерно. Из зерна тоже получилось неплохо, сойдет. И если коньяк, арманьяк и граппа – потомки винограда, то водка – праправнучка пшеницы. В Англии дистиллируют ячмень и получают джин, в Перу и Боливии кукурузное пиво превращают в 96-градусный спирт.
В XVII веке процесс дистилляции позволял производить столько алкоголя, сколько для медицины уже перебор, а для развивающегося общепланетарного алкоголизма – маловато. Мы хотим больше, больше! Надо догнаться! Беги за второй!
В начале XIX века Эдуард Адам изобретает аппарат, который вместо привычных двух перегонок в день позволяет совершать восемь.
В 1831 году ирландец Аэнеас Коффи патентует машину для перегонки, которая работает в 20 раз быстрее обычной, а получаемый спирт – чистейший, как слеза.
Именно из дистиллянтов родилось великое разнообразие алкоголя. Разнообразие, которым гордится человечество. Все бары мира, все цветные бутылки и производители самогонных аппаратов бьются в благодарности перед природой. Спасибо за то, что показала нам круговорот воды. Теперь мы навеки пьяны, навеки счастливы.
Мед
Надеваю искусственную бороду, беру гусли, поднимаюсь на холм. Стою на ветру. Весь следующий текст произносится голосом былинного героя.
В темные времена, когда богов было множество, а снега зимой наметало по самую крышу терема, люди пили мед. Не только на Руси, но и в других северных широтах был славен этот напиток.
«Мэду» по-гречески означало все хмельное, крепкое, перебродившее. Так греки называли неразбавленное вино, а пьянство они называли «мэдэе». «Там, на другом конце плоской земли, живут варвары, – говорил грек, от страха укутавшись в белую простынку, – и пьют они пьяное, и не знают меры».
Нестор, а может, и не он, а какая другая сила, пишет, что в 996 году Владимир повелел сварить 300 провар меду: для князей и людей. Арабский путешественник Ибн-Даст нацарапал на дощечке, что бабка Владимира, княгиня Ольга, в 946 году брала с древлян дань «питным» медом.
Напиток этот на Руси пили по особым событиям, и готовили его волхвы, а после волхвов – монахи. Смешивали мед с ягодным соком (смородина, малина, брусника), забывали лет на 10–15. Такой мед назывался «ставленным». Иногда на княжеских пирах подавали напиток 35-летней выдержки.
Еще был мед «вареный», который ценился меньше, но иногда лучше синица в руке. Медовый сот разводили водой, процеживали через сито. Добавляли хмель (полведра на пуд), ставили на огонь. Когда жидкость испарялась наполовину, переливали все в медную посуду, остужали. После бросали хлеб, смазанный дрожжами и патокой, ждали, пока забродит. Забродившее разливали по дубовым бочкам, убирали в ледник. Немножко подождать, помучиться – готово.
А что еще было пить? Греческое вино не везли из-за монголо-татарского нашествия. Византия тоже вот-вот обещала рухнуть. Оставалось только местное, пчелиное, золотое.
В XIII–XV веках знать пьет «ставленный» мед, а простолюдины – «вареный». «Вареный» – гораздо доступнее, проще в приготовлении и сильнее опьяняет. Народ привыкает к крепкому алкоголю.
Скоро в историю государства Российского органично вольется водка. И про сладкое, долго выдержанное, по редким праздникам – забудут.
В детском саду мы учили такую песню:
А один мальчик назло всем перевирал:
«Пусть всегда будет водка, колбаса и селедка».
А ведь все так и случилось. И никакого вам больше меда.
Выводы:
• обезьяна выпила и стала человеком;
• алкоголь – двигатель прогресса;
• ради пива можно пахать землю;
• кто не работает – тот не пьет;
• Китай – и тут всех опередил;
• древние египтяне – алкаши;
• вино старше большого взрыва;
• попробуй разбавить вино, чтобы хоть раз почувствовать себя человеком;
• дистиллируй все, что видишь.
Пьянство само по себе губительно, иррационально, непредсказуемо. Поэтому я ничего не пропагандирую, кроме культуры.
Глава 3
Алкоголь и власть
Бобовый король
Жалко, что я не король. Жители моего королевства были бы счастливы и довольны. Лица расплывались бы в улыбках, воздушные шарики украшали бы улицы – мир, труд, май. Экономику построили бы на туризме: каждый турист, желающий попасть к нам на праздник, платит налог и приходит со своим алкоголем. Никто не работает. Все пьют с утра до ночи, но аккуратно, напиваясь только до веселья. Тех, кто так не умеет, выгоняют с позором. Граждане заняты танцами, музыкой, поэзией и другими искусствами. Все – богема, все – философы.
«Король-солнце» Максим Николаевич просыпается с рассветом, на завтрак его ждет холодное просекко и фрукты. Кто это все приготовил, если никто не работает, – не важно. Не будем думать о быте.
После завтрака – прогулка по саду, чтение, катание на лодках. Обед можно запить полбутылкой белого, не забыть выпить граппы в конце, чтобы все легче усвоилось. На ужин – пир. На пир приглашены все. Танцы до упада, песни до рассвета, никаких дебошей, драк и забастовок. Армии нам не надо, полиции тоже.
И жили они долго и счастливо в королевстве, которому нет на земле ни места, ни времени, ни малейшей надежды. В стране стрекоз, где и духа муравьиного нет. Но какой из меня король, разве что только «бобовый».
На картинах Якоба Йордонса, кажется, все пьяны: и взрослые, и дети, и даже собаки с кошками. Горланят, ржут, тискают друг друга, кому-то совсем уже поплохело. Один из персонажей – король. На голове его – корона, в руках – бокал. Настоящий пир, но все здесь, кроме серьезной степени опьянения собравшихся, понарошку.
Застолье с бобовым королем – так во Фландрии XVII века праздновали католическое богоявление. Возвращались из церкви, суетливо накрывали на стол, может быть, говорили сами себе «один бокальчик и все» или «сегодня ладно, а с завтрашнего дня – новая жизнь».
Обязательным угощением был пирог, в тесто которого заранее замешивали боб. Боб этот был сюрпризом, волшебной жемчужиной, и тот, кому он попадался в пироге во время праздника, провозглашался бобовым королем, садился в центре, надевал медную корону, поднимал бокал и зычно объявлял: «Король пьет». Все остальные гости в этот вечер изображали свиту. Иногда на «короля» вешали бумажную звезду, и с высокими свечами в руках он совершал «шествие», окруженный детьми в дурацких колпаках.