Страница 10 из 20
В целом деконструкция бинарных оппозиций позволяет отказаться от иерархий и темпоральной линейности, страдающих одномерным детерминизмом, и заменить вертикальные связи в восприятии реальности и научном дискурсе горизонтальными и ризоматическими связями, уравнять мейнстримные и маргинальные взгляды, практики и жанры. Деконструкция разрушает стереотипы и каноны создания и восприятия текстов, что «эмансипирует» их – позволяет выявлять их глубинные или просто иные смыслы и рассматривать их в иных контекстах, а также нивелирует «репрессивную» функцию автора.
Теперь обратимся к принципу депривилегизации науки, т. е. лишения ее привилегированного положения в области познания, который вытекает из вышерассмотренных принципов. В частности принцип фаллибилизма – хотя в науке по большому счету он далеко не нов – был сформулирован в результате ставшей очевидной, и не только для ученых, ограниченности возможностей науки именно во второй половине прошлого века. Реализация же принципа депривилегизации науки, по мнению постмодернистов, должна усилить познавательные возможности человека. Во-первых, за счет открытой общественной коммуникации. Механизмы ее реализации заимствованы постмодернистами в основном из концепций рационального поведения К. Поппера и коммуникативной рациональности Ю. Хабермаса. Обратимся к одному из первоисточников.
Концепция рационального поведения К. Поппера базируется на его теории открытого общества. С точки зрения Поппера, рациональное поведение – это коммуникация имеющих свою точку зрения индивидов, ограниченных возможностями своего интеллекта, своей ситуации, своего знания, и находящихся в диалоге друг с другом с целью некоторого приближения к объективности. Эта коммуникация порождается взаимным сотрудничеством и конкуренцией множества действующих индивидов, пытающихся разрешить возникающие противоречия. При этом процесс развития разума и приращения знания носит интерперсональный характер, поскольку отдельные интеллектуальные способности, даже самых выдающихся людей, не могут служить основанием для абсолютизации какой-либо одной точки зрения[55].
Нельзя также отвергать утверждения и действия, не обоснованные доказательством и опытом. Рациональное поведение не становится рациональным только потому, что оно основано на логической аргументации, поскольку те, кто готов принимать во внимание аргументы и опыт, то есть люди, которые уже признали такой рационализм, – только они и будут проявлять к нему интерес. Поэтому рационалистический подход не может быть обоснован ни опытом, ни аргументами, он вытекает (по крайней мере, гипотетически) из акта веры – веры в разум и, прежде всего, в разум других людей[56].
Предпосылки рационального поведения заключены в таком институциональном устройстве общества и в таких традициях, которые обеспечивают индивидуальную свободу самовыражения, критический анализ чужих аргументов и опыта, терпимость к мнению других, беспристрастность, ответственность и гуманистическую направленность человеческих действий и поступков[57].
Из вышесказанного следует, что приращение знания и его использование на практике есть результат коммуникации всех заинтересованных сторон, а не только ученых. Сегодня в социальном управлении широко используются модели, раскрывающие поэтапные действия и взаимодействия групп интересов (групп населения, общественных организаций), исследователей (экспертов) и представителей органов власти в процессе принятия решений[58].
Несколько отвлекаясь от методологических проблем, заметим, что всеобщая коммуникация реализует и функцию демократизации общества. Очевидно, что модернизм привел к ситуации, когда обычные люди оказались фактически исключены из процесса обсуждения важнейших проблем познания и бытия. Ученые и другие группы, относящиеся к элите общества[59], фактически узурпировали право на познавательную деятельность, выработав особый изощренный язык, непонятный рядовому гражданину. Да и сами исследователи, во многом вследствие растущей специализации знаний, уже с трудом понимают друг друга. Тем самым в западных демократических обществах возникают тоталитарные тенденции, еще раз подтверждая истину о том, что капитализм и тоталитаризм были дополняющими друг друга проектами эпохи модерна, имеющими корни в рационализме эпохи Просвещения. Поэтому постмодернисты утверждают, что именно отрицание веры во всесилие науки и ее языка открывает дорогу к подлинной демократии.
Второй аспект принципа депривилегизации науки заключается в задействовании в познании не только всех заинтересованных сторон, но и всех познавательных систем – искусства, религии, обыденного сознания. У постмодернистов в большинстве случаев речь идет о синтезе познавательных возможностей науки и искусства. Способность постмодернистского метода улавливать социокультурный контекст и коннотации понятий, а также образность языка постмодернистских текстов определяют то, или определяются тем, что постмодернизм дрейфует в сторону искусства. Последнее позволяет включить в социальный анализ ассоциации, интуицию и эмоции, без учета которых изучение людей уподобляется изучению вещей. В результате синтеза науки и искусства мир описывается более емко и ярко, а количество осмысляемых проблем резко возрастает. Сближение, по крайней мере, с философией декларируется и со стороны искусства. В своей литературоведческой работе М. Эпштейн утверждает: «Все философские школы и художественные направления теперь становятся знаками культурного сверхъязыка, своего рода клавишами, на которых разыгрываются новые полифонические произведения человеческого духа»[60].
Кроме того, депривилегизация может пониматься не как депривилегизация науки в целом, а как депривилегизация внутри нее ведущей парадигмы и наиболее эффективного метода. В западной литературе эта установка именуется эпистемологическим плюрализмом, но ее можно назвать и политеоретичностью. Речь идет, прежде всего, о том, что в соответствии с теорией научных революций Т. Куна, научные парадигмы исторически сменяют друг друга, причем новые парадигмы в познавательном смысле считаются более адекватными. Однако сегодня: «Никакой моноязык, никакой метод уже не могут всерьез претендовать на полное овладение реальностью, на вытеснение других методов, им предшествовавших»[61]. Поэтому в познавательный процесс должны быть включены все методологические и методические возможности науки. Если каждую из гипотез можно проверить различными методами и в той или иной степени подтвердить, то это означает существование множества равноправных теорий, объясняющих одни и те же феномены. Однако по этому поводу возникает вопрос, не имеющий удовлетворительного ответа. Каким образом можно совместить аналитическую традицию, развиваемую постмодернизмом, с другими традициями, которые отрицают текстуальную тотальность социального мира?
Замкнуть круг наших рассуждений о методологии постмодернизма позволит принцип жизнеутверждающего юмора. Классическая наука всегда позиционировала себя как вещь серьезная. Но если воспроизводство знаний есть языковая игра с постоянно меняющимися правилами (дискурсивность), а истина локальна и ситуативна (фаллибилизм) и может быть выражена кем угодно и как угодно (депривилегизация), если нет ни высокого ни низкого, ни глубинного ни поверхностного, ни центрального ни периферийного (деконструкция), то самое подходящее для человека относиться к познанию с юмором. Добавим к этому, что юмор тесно связан с метафорой, и поэтому органичен для постмодернистских текстов. По поводу юмора романист и ученый-постмодернист Умберто Эко пишет, что «даже у Аристотеля говорится о шутках и словесных играх, как о средствах наилучшего познания истин и что, следовательно, смех не может быть дурным делом, если способствует откровению истин»[62]. «Должно быть, обязанность всякого, кто любит людей, – учить смеяться над истиной, учить смеяться саму истину, так как единственная твердая истина – что надо освобождаться от нездоровой страсти к истине»[63].
55
См.: Поппер К. Открытое общество и его враги. В 2 тт. / Пер. с англ. под общ. ред. В. Н. Садовского. М.: Культурная инициатива; Феникс, 1992. Т.2. С. 260–262.
56
См. там же. С. 266–268.
57
См. там же. С. 268–274.
58
См.: Зубков В. И. Социологическая теория риска: Учебное пособие для вузов. М.: Академический проект, 2009. С. 279–281.
59
Например, исторически развитие западной демократии привело к тому, что в парламентах заседают по большей части юристы, ведь именно они способны создавать «правильные» законы, определяющие «правильные» направления развития общества. Но простой человек уже не в силах понять, а, главное, воспользоваться этими законами, скажем, составить заявление в суд. Поэтому по любому поводу он вынужден прибегать к помощи юриста.
60
Эпштейн М. Н. Парадоксы новизны. О литературном развитии XIX–XX веков. М.: Советский писатель, 1988. С. 385.
61
Эпштейн М. Н. Цит. соч. С. 385.
62
Эко У. Имя розы. М.: Книжная палата, 1989. С. 91.
63
Эко У. Цит. соч. С. 420.