Страница 24 из 28
Но, видимо, и с того света заступничество покойного Столыпина спасло мздоимца. Присяжные оправдали Балобанова.
Попал под суд и сменивший его на этом посту полицмейстер капитан Николай Иванов (1913–1917). Правда, не за ростовские, а за более ранние «подвиги» – в бытность его полицмейстером Владикавказа (до него там полицмейстером был Прокопович). Еще в 1909 году он был отдан под суд Тифлисской судебной палаты вместе со своим подчиненным Борисом Ливановым, по обвинению в незаконном изъятии лошади у легкового извозчика Игната Лопатникова под предлогом того, что та якобы краденая. Извозчик привел свидетелей, что купил ее за 100 рублей, однако полицейские попросту присвоили четвероногую себе.
Впрочем, в тот раз Иванов с Ливановым отделались легким испугом, вернув лошадь владельцу.
Перед самой Первой мировой войной разразился еще один показательный скандал. Выяснилось, что глава полиции Азова, пристав Афанасий Попов, которого все почитали грозой местного криминалитета, сам оказался главарем здешней разбойной шайки, которая грабила почты. Пристав же был для них не только «крышей», но и идеальным наводчиком.
Впрочем, нельзя сказать, что Ростов в коррупционном смысле был некоей белой вороной на идеально черном мундире отечественной полиции. В те же годы даже полицию Белокаменной сотрясали скандал за скандалом, связанные со злоупотреблением ответственных чинов своим положением. Так что пришлось назначить специальную ревизию во главе с сенатором Николаем Гариным. Она выявила многочисленные случаи лихоимства, поборов, сокрытия преступлений. Гарин обвинил начальника Московской сыскной полиции Дмитрия Моисеенко «в превышении власти, бездействии оной, растратах и присвоении казенных денег, взяточничестве, вымогательстве и целом ряде других преступлений». Параллельно Моисеенко при покровительстве градоначальника Москвы Анатолия Рейнбота фактически крышевал железнодорожное ведомство, где хищения исчислялись суммами порядка 11 миллионов рублей. В итоге Рейнбот и большинство высших чинов полиции лишились своих мест и угодили под суд.
Понятно, что, когда у тебя в городе чуть ли не все руководство полиции сплошь состоит из воров и взяточников, трудно ожидать эффективной работы от структуры, призванной с этими самыми ворами и взяточниками бороться. Поэтому и образовался замкнутый круг: с одной стороны, земские власти полицию ни в грош не ставили из-за ее низкого авторитета, а с другой – понимая жадность земщины, скупившейся на официальное содержание полиции, она, пользуясь своей властью, предпочитала обеспечивать себе существование, а то и благосостояние методами неофициальными.
В результате ситуация вышла из-под контроля, и уже к концу XIX века сдерживать разгул городской преступности стало попросту невозможно.
В Одессе, кстати, тоже бойко шел процесс сращивания полиции и криминала. К примеру, выходец из дворянской семьи Александр Козачинский учился в 5-й классической мужской гимназии с будущим «отцом» Остапа Бендера Евгением Катаевым и стоял в футбольных воротах в местной команде «Черное море». В начале 1920-х годов он работал инспектором уголовного розыска и даже раскрыл дело известного налетчика Бенгальского.
Однако вскоре он делает резкий поворот в судьбе – сам сколачивает банду, в которую входят немцы-колонисты и бывшие белогвардейцы, занимается грабежами и разбойными нападениями на заготовительные конторы. В одной из перестрелок с милицией нос к носу сталкивается со своим гимназическим другом Женей Катаевым, служившим в Одесском уголовном розыске, которому и сдается.
Удивительное дело, но известного в окрестностях Одессы налетчика не расстреливают, как в начале 1920-х это делали сплошь и рядом, не утруждая себя дознаниями и доказательствами, а дают детскую «трешку», а в 1925 году даже амнистируют. После чего старый приятель Катаев перетаскивает его в Белокаменную, где экс-грабитель Козачинский и пишет свою культовую повесть «Зеленый фургон».
Блатная кузня
«Масть вашу так»
К концу ХIX века на юге России вообще и в Ростове в частности во многом уже сложилась устойчивая уголовная среда со своей иерархией, специализацией и этическими нормами. Из спорадических ватаг и шаек, обитающих незнамо где, выходящих «торговать» где повезет и разбегавшихся после дувана, разного звания люди теперь сколачивались в «хоровод» по профессиональному признаку и селились в более удобных для своей деятельности местах. Как правило, на тогдашних окраинах Ростова – в слободках и «нахальных» хуторках.
По мере того как дороги в регионе становились все более безопасными, большая часть разбойного элемента перекочевывала в города. Там было гораздо спокойнее и комфортнее в зимнее время года, чем в пещерах, каменоломнях, шалашах и донских плавнях. «Большая дорога» при свободном обращении огнестрельного оружия в стране всегда таила в себе опасность для самих нападавших – подавляющее большинство путешественников, зная местных «шалунов», передвигались или под попутным конвоем, или при оружии. Схлопотать же шальную пулю за непредсказуемый «слам» никому не улыбалось. К тому же укрыться в степи при возможной погоне крайне сложно. Да и пришибут запросто проезжие казаки, которые вообще без оружия из куреня ни ногой.
В городе же добычу можно было выбирать по своему вкусу, легче затеряться в толпе и уличных теснинах, отсидеться на «нахаловках». И ищи потом ветра в ростовских переулках.
Уход разбойных ватаг «с большой дороги» в последней четверти XIX века привел к их трансформации в городские шайки профессиональных преступников. Теперь их оружием были не кистень-гасило и топор, а револьвер и нож, лом-фомка и коловорот-вертун.
Оседлые варнаки и урки уже не кидались очертя голову штурмовать зажиточный дом, дабы не скипидариться (рисковать), а предпочитали использовать разведку – подводчика. Хороший подводчик в блатном мире стоил выше любого удачливого вора. А для этого уже приходилось прибегать к известной конспирации – подводчика знал лично только сам маз и никогда его не сдавал. Даже держал в тайне от своих приближенных.
Подводчики давали мазу «наколку» на перспективную добычу, оговаривая свою долю и алиби. Маз обеспечивал им прикрытие, защиту и справедливое вознаграждение в расчете на следующие операции.
Мазы в городских условиях теперь не только выполняли роль походного атамана, но и замыкали на себя все ключевые аспекты деятельности шайки (разведку, вооружение, места обитания, успешные акции, сбыт награбленного, поддержку в случае ареста). В связи с этим их значение в городе неизмеримо выросло по сравнению с полевыми условиями. В Ростове мазы-атаманы получали авторитетный статус «богов», приравниваемый к каторжному званию «иванóв» (именно так, с ударением на третьем слоге, на каторге в ХIX веке обозначалась высшая каста в иерархии урок – иваны́). А вместе с абсорбцией тюремных нравов и законов, принесенных на Дон теми, кто побывал в местах сильно отдаленных, по тем же каторжным неписаным законам, городская преступная среда также начала вычленять в своих рядах «масти честных бродяг» – своего рода уркаганскую табель о рангах.
На ее верхушке располагались лидеры так называемой черной масти – иваны́, всеми правдами и неправдами просочившиеся на благодатный Дон после отсидки или побега. Именно от них пошли «иваны, не помнящие родства», для которых Ростов был папой, а Одесса – мамой.
Журналист Влас Дорошевич описывал сахалинских ивано́в как «зло, язву и бич нашей каторги, ее деспотов, ее тиранов». Они несли основную часть наказаний в заключении (плети, розги, кандалы), но именно это и делало их особыми каторжными авторитетами («терпели за опчество», «съели миноги»), наделяя неформальной властью среди обычной шпанки.
«„Иваны“, эти аристократы страдания, родились под свист плетей и розог. Вместе с ними они и умрут», – писал Дорошевич.
Далеко не всегда они умирали и страдали. Найдя путь на свободу, иваны́ превращались в заслуженных мазов, как бы по праву каторжного авторитета возглавлявших мазуриков на местах. На воле воровская массовка, в свое время «не вкусившая миног» (не поротая) и не «прогулявшаяся за Бугры» (не побывавшая на каторге за Уралом), отдавала должное авторитету драных спин и рваных ноздрей, их лихости, бесшабашности, удали, жестокости. И в большинстве случаев не возражала против заслуженного лидерства-атаманства этих людей. Обладая необходимым каторжным опытом и варнацкими навыками, они добавляли юной ростовской урле (воровскому сообществу) солидности и целеустремленности. Терять им, бегунам савотейным, было нечего, зато обретали иваны́ на воле собственное войско и своеобразное государство, законы для которого сами импортировали из тюремной «конституции».