Страница 21 из 28
Офицерские драгунские сабли образца 1881 года, пресловутые «полицейские селедки», имели грозный вид, но были малофункциональны. Их, как правило, не затачивали, и в случае необходимости полицейские отбивались ножнами как дубиной.
В декабре 1902 года, сразу после знаменитой Ростовской стачки, когда полиция своими силами ничего не могла поделать с разбушевавшимся Затемерницким поселением, полицмейстер Колпиков обратился в городскую управу с просьбой увеличить штаты полиции. Интересно, что основывался он не на активизации «революционной деятельности», а на оживленной торговле Левбердона, где на протяжении 4 верст раскинулось торжище зерном, были размещены шерстомойни, керосиновые и лесные склады, а судоходство лишь увеличивало численность различного люда в этих местах. В том числе и «босяцкого племени», отирающегося по местным трактирам. Колпиков просил хотя бы двух конных околоточных надзирателей и 10 городовых для успокоения коммерсантов и безопасности обывателей.
Скупердяйская управа категорически отказала в наращивании штатов, подсчитав чуть ли не с рулеткой, что на самом деле торжище занимает всего 55 десятин, а 4 месяца в году при половодье это место вовсе кормит лишь прожорливых донских комаров. По их данным, количество лесных складов с начала ХX века сократилось с 20 до 5, шерстомоен – с 7 до 4, а зерновая торговля продолжается лишь с августа по ноябрь. В управе заметили, что в настоящее время город и так выделяет на содержание полиции аж 6 тысяч рубликов в год и не намерен обременять себя лишними тратами.
У управы были и оперативные данные. Пронырливое купечество оказалось в курсе, что из 260 содержащихся в штате городовых реально несут службу на улицах лишь 50 (на 130-тысячный город). К примеру, на важнейшей транспортной артерии – Таганрогском проспекте – дежурили 5 городовых, на Большой Садовой – 12, на Большом проспекте – 2, на Николаевском, Новом поселении, Собачьем хуторе – и вовсе по одному.
Остальные заняты дежурством в участке, у камер мировых судей, следователей, у казенных винных лавок, обременены разноской повесток, извещений, уведомлений. Ростовские бюрократы от управления знали схему бюрократов от полиции, где ежегодно регистрировалось порядка 100 тысяч бумаг, которые необходимо было оформить, разнести, получить ответ, запротоколировать, поставить в известность. В итоге полиция попадала в рабство к канцелярщине, утонув в этом бумажном океане и не имея финансовой возможности содержать для крючкотворства гражданских служащих.
Газета «Донская пчела» еще в июне 1881 года писала: «Бывает, что чиновник губернатора требует явки к нему, на станцию, начальника полиции по своему частному делу! Мировые судьи, не имея в достаточном числе рассыльных, присылают приставам и полицейским надзирателям, для облегчения труда своей прислуги, по тысяче повесток для раздачи обывателям. Чины полиции вторые экземпляры повесток, с расписками, должны непременно к сроку возвратить также при тысяче отписных бумаг судьям, иначе посыплются жалобы, а вслед за ними – замечания, выговоры и проч. Таким образом, чины полиции бросаются во все стороны и, видя свое бессилие, трепещут перед каждым из сильных мира сего, боясь увольнения за малейший промах или за неугождение начальству».
В 1904 году был наконец сделан шаг вперед: в Ростове учреждено собственное объединенное Ростово-Нахичеванское градоначальство, а полицию переподчинили теперь напрямую Министерству внутренних дел. Правоохранительная вертикаль требовала более солидного оснащения. МВД заказало новую форму для ростовчан на одной из московских мануфактур, а полицмейстер Колпиков, уже от имени столичного начальства, обратился в городскую думу с просьбой выделить 1950 рублей на вооружение городовых. Для справки: шашка со златоустовским клинком – 6 рублей, портупея – 60 копеек, кобура – 1 рубль, ремень – 50 копеек, кожаный темляк – 10 копеек. У Нахичеванской думы просили гораздо меньше – 451 рубль (в Нахичевани было всего два полицейских участка – 6-й и 7-й).
Только ссылка на Петербург и лично на директора Департамента полиции, всесильного генерала Алексея Лопухина, побудила думцев с причитаниями раскошелиться.
А через год, после прогремевшего на всю империю еврейского погрома в Ростове 18–19 октября 1905 года, в ходе которого полиция в очередной раз показала свою полную беспомощность, в МВД, которое уже возглавлял могучий Петр Столыпин, было решено значительно укрепить ее штаты и материальную базу.
Новый штат ростовской полиции теперь состоял из полицмейстера, двух его помощников, 5 участковых приставов, 15 помощников приставов, 50 старших и 250 младших городовых. Им придавалась полицейская стража (заведующий, 15 конных надзирателей, 35 конных стражников) и специально созданное Сыскное отделение (начальник, два помощника, 7 надзирателей).
Численно новый штат отличался не особенно (384 против 350 ранее). Однако полиция была почти избавлена от «бумажной каторги», и теперь один городовой приходился не на целую слободку, а всего на 4–5 кварталов. При этом в новом штате жалованье было увеличено с 13,5 рубля до 25 рублей в месяц (300 рублей в год), а годовая смета полицейского управления повысилась со 120 до 248 тысяч рублей.
Улучшение содержания и появление специализированного Сыскного отделения заметно сказалось на эффективности работы ростовской полиции, постепенно начавшей выходить из полуразрушенного состояния на должный уровень.
Однако эти меры во многом запоздали: личный состав полиции Ростова к этому времени уже давно был поражен бациллой коррупции.
Несложно догадаться, что пренебрежительное отношение властей вынуждало служителей закона хоть как-то пытаться выжить и прокормить семьи. А стало быть, самим идти по известному пути «оборотней в вицмундире».
Торговый Ростов тоже взялся не из иной галактики – старую добрую коррупцию здесь никто и никогда не отменял. В том числе и в полицейской среде, где понятия «не подмажешь – не поедешь, не обманешь – не продашь» и «честное купеческое слово» вполне сосуществовали между собой.
Поэтому собственной негоцией обзаводились и господа правоохранители. На подведомственной территории околоточный, а уж тем более пристав были «и бог, и царь, и герой» (вспомним гоголевского городничего). Они имели все полномочия сделать все что угодно с тутошними купчинами, а могли и закрыть глаза на их деятельность.
Местная пресса отмечала: «Поборы, лихоимство, вымогательство до того вошли в практику полицейских органов, что считались как бы естественными спутниками их службы и никого даже не возмущали, не удивляли. Человеком не от мира сего казался бы тот полицейский чиновник, который не „брал“ бы, не относил доброхотных даяний обывателя к своим традиционным источникам доходов. В этом отношении и суд не выше стоял полиции, так что искать где-нибудь защиты от притеснений было бы напрасным трудом».
Особняком здесь стояло отношение к еврейским коммерсантам с изменениями законодательства в конце XIX века, после убийства императора Александра II народовольцами, в числе которых фигурировала белорусская еврейка Геся Гельфман.
К примеру, по «Временным правилам» от 3 мая 1892 года евреям запрещались приобретение недвижимости вне пределов черты оседлости и городов, аренда земли и торговля в воскресенье и в христианские праздники. Но кого можно заставить свернуть торговлю в наиболее активные дни, когда и деньги сами текут в руки?
Вопрос решался с полицией, которая за определенную мзду приобретала временную слепоту. Да и какая, по большому счету, городовому разница, у кого купила зонтик ростовская дама – у Ивана или у Исаака.
То же самое касалось выдачи еврейскому населению видов на жительство после того, как Ростовский округ в 1887 году перестал числиться в составе Екатеринославской губернии и был передан Области войска Донского. Губерния входила в черту оседлости для евреев, а ОВД уже нет. Поэтому, кроме тех, кто тут уже жил до реформы, с 19 мая 1888 года вновь прибывающие и не имевшие недвижимости в Ростове евреи должны были его покинуть. Но и этот вопрос полиция успешно решала, выдавая за известную сумму виды на жительство адептам Иеговы.