Страница 19 из 28
Григорий Чалхушьян констатировал: «Без всякого сомнения, полиция эта слаба и недостаточна для такого города, как Ростов, но увеличение и усиление штата полиции не имеет, а если и имеет, то весьма ничтожное влияние на улучшение нравственности. Преследовать, раскрывать преступления необходимо, но более необходимо предупреждать таковые, такой функции не выполняет полиция».
Положение пытались изменить поочередно ростовские полицмейстеры полковник Станислав Комар-Гацкий (из литовских шляхтичей), Петр Таранов и Семен Сербинов, пробовавшие воздействовать на городскую управу с целью увеличения субсидий – бесполезно. Городская дума на содержание городского полицейского управления в 1867 году выделяла 2099 рублей 69,5 копейки. Самому полицмейстеру платили 1,5 тысячи в год. 175,5 рубля – жалованье полицейским. Плюс 1600 за наем здания с кордегардией.
Подполковник Семен Сербинов писал в донесении городскому голове Петру Максимову: «До 1867 года в Ростове существовала жандармская команда из 15 человек – „лучших людей“, выбранных из полков; эти жандармы вполне исполняли полицейскую службу по части наружной полиции; в 1867 году команда упразднена, и так как многие полицейские исполняли другие служебные обязанности, в распоряжении Полицмейстера оставалось до 1873 года не более 15 человек».
15 человек на такой «сундук мертвеца», как 50-тысячный в 1873 году (а в летний сезон и 75-тысячный) Ростов, – это лишний повод похохотать для местной босоты, численность которой уже тогда приблизительно достигала нескольких тысяч.
В период Вознесенской и Рождественско-Богородичной «ярманок» (соответственно, с 40-го дня после Пасхи и последующие 8 дней, а также с 1 по 15 сентября) наказной атаман усиливал полицейский надзор казачьей полусотней. То есть рассчитывать на нее полицмейстеру можно было только три недели в году.
С 1875 года залетные «стрелы» были заменены постоянно действующей конно-полицейской стражей в составе пристава и 50 сабель. Но и она в неярмарочное время могла по приказу екатеринославского губернатора быть откомандирована в распоряжение уездных исправников. Экономная дума тут же сократила численность стражников до 30 сабель вместе с приставом. Полиция, к этому времени насчитывавшая 48 человек, довольствовалась бюджетом в 20,26 тысячи рублей в год.
В январе 1879 года по распоряжению екатеринославского губернатора Ивана Дурново Ростов был разделен на четыре полицейских части (21 околоток во главе с околоточными надзирателями), Нахичевань – на две (5 околотков) с объединенным полицмейстером во главе. Полицейское уездное управление арендовало дом Жукова на углу Никольской улицы и Среднего проспекта. Штат полиции был расширен до помощника полицмейстера, четырех приставов с двумя помощниками у каждого, 24 околоточных надзирателей и 174 городовых. Итого: 212 штатных единиц с согласованным бюджетом в 37,706 тысячи рубликов (в среднем, по 14 рублей в месяц на брата).
При этом ловкий карманник-ширмач в сутки мог срубить шмеля (вытащить кошелек) на десятки рублей, а говорливые нищий и убогий на бойком месте выклянчивали в сумме по нескольку целковых в день (в праздник и того больше). Стало быть, кроме как с презрением и насмешкой, к такой нищебродной полиции босяки никак относиться не могли.
Апофеозом пренебрежительного отношения ростовцев к своим стражам порядка стал стихийный погром на Новом базаре на Пасху 2 апреля 1879 года, основной жертвой которого оказалась как раз городская полиция.
Интересно, что в советской и партийной литературе это событие нашло отражение как «революционное действо», хотя, кроме как обычным пьяным погромом, эту массовую антиполицейскую истерию назвать нельзя.
Гуру российского марксизма Георгий Плеханов, скрываясь в Ростове от столичных арестов как один из лидеров народнического тайного общества «Черный передел», случайно оказался почти что в гуще событий. По его версии, полицейские на Новом базаре задержали подвыпившего работягу и потащили в околоток. Тот якобы воззвал к публике, прося вмешаться, ибо «изувечат меня в части». За него заступились и потребовали от городовых отпустить хмельного гуляку ради праздника. Полицейские отказались. Тогда разросшаяся толпа принялась бомбить участок камнями, а затем ворвалась в здание.
«Полуживой от страха полицмейстер прятался в Нахичевани, а военные власти Ростова не уверены были даже в том, что им удастся оборонить банк и острог (где сидело несколько политических), – живописал Плеханов. – Разумеется, полетели телеграммы к губернатору, из Новочеркасска двинулись для усмирения казаки, а в Таганроге стала готовиться к выступлению артиллерия. Но пока что город был в руках бунтовщиков… Разбивши одну часть и направляясь к другой, толпа проходила мимо еврейской синагоги. Мальчик кинул камень в ее окно. Его сейчас же остановили. „Не трогай жидов, – сказали ему, – нужно бить не жидов, а полицию…“»
Я приехал в Ростов на другой же день после разнесения частей и видел все его следы. Невозможно представить себе картину более полного опустошения. В зданиях частей выломаны были полы, выбиты стекла с рамами и двери с притолоками, разрушены печи, попорчены дымовые трубы и крыши. И на далекое расстояние мостовая, усеянная обломками мебели, покрыта была, как снегом, мелкими клочками разорванных полицейских бумаг».
Ему вторил уже в советское время один из лучших ростовских краеведов Степан Швецов в своей книге «В старом Ростове»: «В 1879 году городские улицы захлестнул стихийный бунт портовых грузчиков. Услышав об аресте и избиении городовыми своего товарища рабочего, береговые бросились громить полицейские участки. Их разбивали, крушили, ломали. Летели на улицы стекла и оконные рамы, двери и притолоки. Все вокруг, будто белым снегом, было устлано обрывками полицейских бумаг, донесений, протоколов… Попрятались городовые, сбежал в соседнюю Нахичевань и укрылся там полицмейстер. Весь день 2 апреля город был без властей, без полиции. И только присланные донским наказным атаманом из Новочеркасска войска привели все к обычной норме».
Интересно, что уже в новом изложении неизвестно откуда появляются портовые грузчики, которых не заметил Плеханов. И у того и у другого полиция «пряталась».
На самом деле история развивалась несколько иначе – по типу русского бунта, «бессмысленного и беспощадного».
Директор департамента исполнительной полиции МВД Павел Косаговский проводил официальное расследование чрезвычайного для страны происшествия и докладывал министру. В его описании задержавший безымянного скандального гуляку конный урядник Дудусов отволок его в ближайшую 2-ю полицейскую часть, что находилась на соседней к базару улице Дмитриевской, в доме Крахоткина. Толпа в несколько сот человек осадила здание, орала, требовала освободить задержанного. Затем в окна полетели камни. При этом ни бывших на Новобазарной площади пристава Федора Бубликовского, ни его помощника Аксенова никто пальцем не трогал. Прибывший сюда полицмейстер Семен Сербинов и десяток городовых урезонить расходившийся празднующий народ уже не могли. Толпу обуяла разрушительная стихия.
Выломали дверь в полицейский участок, разбили окна, выбросили через них мебель, покрошили все бьющееся, унесли небьющееся, разнесли зерцало – символ административной власти, зачем-то разобрали даже печные трубы. Взломали дверь в кордегардию, выпустив всех находившихся под арестом преступников.
Затея понравилась, и радостная толпа ринулась закреплять начатое на квартиру Сербинова в доме Россолимо на Донской улице и полицейского исправника Таранова. Попутно разгромили квартиры Бубликовского (в доме казачки Болдыревой на Никольской улице), предводителя местного дворянства Аполлона Кривошеина (будущего министра путей сообщения), а также, на всякий случай, 18 публичных домов на Сенной, кабаки и харчевни на Кузнецкой (ныне Пушкинская) и, конечно же, водочный склад купца Когана (дом не тронули – купчина предусмотрительно вынес громилам ведро водки). Интересно, что квартиру пристава 1-й части Нижегородцева тоже обошли стороной, сойдясь во мнении, что он «добренький старичок».