Львы и Сефарды

И я захожу. Сердце колотится так, что листок, спрятанный под одеждой, подрагивает от каждого удара. Похоже, это будет личный разговор: за дверью нет ни конвоя, ни стражей. Сарцина так беспечна, раз ходит одна. Или верит, что Кресс и альхедор защитят ее во что бы то ни стало? В уголке моего сознания бьется мысль, что все это может быть ловушкой. Здесь ничто не помешает ей прикончить меня, если она захочет. Я должна быть осторожной. Я должна быть осторожной, даже когда лезу в самое пекло. Кажется, я зашла настолько далеко, насколько только возможно. Я на высоте в сотни локтей над землей, в неуправляемой машине, которую крутит и бросает вслед за ветром.

- Ты ведь знаешь, что случилось с Малкольмом? – спрашиваю я первой. – Знаешь, чьих это рук дело?

- Разумеется. Малкольма ведь сбили Гончие, - Госпожа садится за стол, на который с потолка гулко капает вода. К горлу подступает ком: пытка водой – самое жуткое, что только могла изобрести Лиддея. – Думаю, мне нет смысла лгать тебе. То же самое касается и тебя.

- Это почему же? – Я поднимаю брови.

- Потому что ты ведь тоже Гончая, - отрезает она. – И меня не волнует, где и с кем ты была после них. Клеймо на твоей шее – вот что главное. Поэтому ты здесь… И кем же ты успела стать?

И я отвечаю:

- Королевой.

Что-то меняется в ее глазах. Я могла ожидать чего угодно, только не этого. Сарцина щурится, сдвигает брови, отчего между ними пролегает тонкая морщина, а затем – резко встает с места. Я тоже, все еще не понимая, что происходит. В ее взгляде больше нет превосходства. Теперь я могу поклясться: она смотрит на меня как на равную.

- Ты была их Королевой… и оставила их? – спрашивает она.

- Что ж. Равно как и ты. – Я складываю руки на груди.

- Сколько тебе лет, Данайя?

- Восемнадцать.

Пауза.

- Столько же, сколько было тебе.

Сарцина поджимает губы, так что они образуют тонкую линию. Она говорит не с пленницей. Она говорит с женщиной, повторившей ее судьбу. И тут я понимаю: именно так и надо действовать. Чем ближе я окажусь к ней, чем больше она станет верить мне, тем лучше для меня. А она уже начинает верить. Да ведь и я не лгу. Все, что я говорю – правда. Горькая и неприглядная для нас обеих, но все же – правда.

- Что ты знаешь про меня? – спрашивает Сарцина, чуть погодя.

- Я знаю главное, - не теряюсь я. – Я знаю, что ты жива. Ни разу не захотелось открыться и Малкольму тоже? Ни разу не было и мысли подать о себе хоть какой-то знак? Ни одна женщина не смогла бы так, как ты.

- Странно это слышать от его нынешней жены, - усмехается она криво. – Ты ведь знаешь, что он сделал со мной и с моим народом?

- О ком ты? – вырывается у меня.

И это бьет в самую цель. Госпожа замирает. В самом деле, она и сама не знает, кто она и чья она. Дитя народа эшри, Королева-Гончая, альхеда… Но ее замешательство длится всего пару мгновений. Еще миг – и вот она уже во всей своей красе, холодная и жестокая, смертельно опасная. Машина, а не женщина. Равно как и я. Наверняка она все знает обо мне. И она знает, что я превосхожу ее хотя бы в силе. Глупо было бы думать, что она меня боится. Но осторожна со мной она будет. Я об этом позабочусь.

- Он предал нас, - говорит она, и я вижу, как бьется жилка на ее шее. – Меня и эшри. Да и черт бы с нами, в самом деле. Он землю... ради жизни своего дезире.

- Своего… кого? – Я подаюсь вперед.

- Дезире.

Сарцина делает шаг вперед и бесцеремонно вытаскивает листок у меня из-за воротника, так что я даже не успеваю оттолкнуть ее руку. Она торжествующе поднимает его на вытянутой руке и смотрит на меня сквозь него. Бумага такая тонкая, что все просвечивается. От дыхания этой женщины рисунок подрагивает, словно на ветру. Кажется, еще чуть-чуть – и я увижу ту самую надпись безо всякого света. Я пугаюсь. Я этого не хочу.

- Клятва под Львиными воротами, - Голос Сарцины, внезапно окрепший, эхом разносится по помещению. – Они говорили тебе об этом?

- Про воссоединение народов? Да, - вдруг вспоминаю я. – Но как все это связано?

- Дезире – люди, связанные клятвой, разрушить которую может только смерть или предательство. Люди, чьи судьбы… повторяются. Это среди эшри, - поясняет она. – Аделар был его дезире.

- Он и есть его дезире, - возражаю я.

- Больше нет.

Я замолкаю. Я не знаю, что известно Сарцине о трижды переплетенных линиях, о птицах Истока, о ранении Аделара и о примирении двух Стерегущих. Это слова, произносимые шепотом в темноте, в безлюдных коридорах и во внутренних комнатах – слова, сказанные для того, чтобы о них услышали и с крыш. Седая Госпожа – Госпожа тишины. И однажды, сдается мне, во всех жизнях, исполненных чьих-то вставок и исправлений, жизни нас троих будут отмечать особым знаком: мол, «совсем не могли молчать».

И тогда я снова говорю: