Психопат

Анна оглянулась по сторонам и, вопросительно посмотрев на пациента, спросила:

– Ну и где же твой «хороший» автомобиль?

Он улыбнулся, но вместо ответа достал телефон и принялся вызывать такси. Анна разочарованно вздохнула.

– Ты хочешь сказать, что у тебя нет автомобиля? – спросила она.

– Будет, минут через пять! – невозмутимо ответил он.

Анна с досады махнула рукой, не в силах сдержать свои эмоции. Перспектива ехать на юбилей к подруге на такси ее не устраивала. И дело даже не в комфорте, сам формат встречи и контингент приглашенных людей не предполагал такого сценария. Здесь нужен был уровень, показатель статуса – дорогой автомобиль, а не желтая коробчонка с черными шашечками. Однако она не стала демонстративно выпячивать наружу свое недовольство, а лишь обреченно выдохнула:

– Может, тогда сначала поедем ко мне, я хоть приму душ и переоденусь, а оттуда поедем уже на моей?

Он посмотрел на нее снисходительно, улыбнулся и одобрительно кивнул. В этом взгляде было что-то необычное, и Анне стало как-то неловко за свои слова. Нет, это был не упрек в высокомерии, не осуждение за привычку к комфорту. Предопределенность – вот что это было! Он словно знал все наперед, не предугадывал и не пытался подстроиться под текущий момент. Он как будто точно знал очередность наступающих событий и поэтому ничему не удивлялся, просто оставаясь вне всего этого, где-то в стороне.

Желтое такси незаметно вырулило из-за угла и почти бесшумно подкатило к ним. Открыв заднюю дверь авто, он пригласил Анну сесть в машину. Когда она опустилась на сидение, захлопнул ее за ней, а сам, обойдя машину, сел с другой стороны. Шофер медленно тронулся вперед.

– Куда едем?

– Фрунзенская набережная, 14, – назвала адрес Анна. – Заезд со стороны ресторана «Белый аист», пожалуйста!

Шофер в ответ лишь кивнул головой. Авто ускорилось, и широкие улицы Москвы замелькали за окном. В теплые московские вечера они бывают особенно многолюдны. Туристы, десятками потоков растекаясь по переулкам и площадям, уютно устроившись на выносных верандах близлежащих кафе, создают пестрый и самобытный антураж зажигающему огни городу. Анна была сосредоточена на себе, на своих вновь проявленных ощущениях. С первой минуты общения с этим незнакомым ей человеком она почувствовала, что стала меняться в глубине души, внутри себя. Все, что ранее составляло основы ее мировосприятия, сдвинулось, потеряло привычные ориентиры, прежнюю значимость. За несколько часов общения она сама попала в некую психологическую зависимость от присутствия этого человека. В ее голове сложилось понимание того, что от его нахождения рядом зависит вся ее жизнь. Она гнала эти мысли от себя, боялась, что начинает привыкать к его присутствию, но поиск аргументов неминуемо становился ничтожным под его уверенным взглядом. С ним ей было легко и просто и вовсе не хотелось думать и анализировать. Просто раствориться и утонуть в радужном водовороте его глаз. Не отводя взгляда от стекла, Анна тихо спросила:

– Что происходит, когда ты так отключаешься?

Он пристально посмотрел на нее. Этот вопрос был ожидаемым и понятным, и к такому повороту событий он был готов. Но сейчас он решал для себя задачу: довериться ей или нет. Пытался понять, насколько она готова отбросить в сторону привычные представления об окружающем мире. Насколько ее сознание готово принять иные, иррациональные, структуры построения мироздания. Он упорно смотрел ей прямо в глаза, а потом, резко повернувшись вполоборота, начал вдумчиво и очень эмоционально говорить:

– Ты ведь мне все равно не поверишь, никто мне не верит! Одни снисходительно улыбаются, другие считают меня сумасшедшим. Когда я так проваливаюсь, то оказываюсь в других местах. Там я могу перемещаться, прикасаться к предметам, переставлять их. Я вижу и чувствую все, что меня окружает. Меня видят, останавливаются, разговаривают со мной. У меня даже есть там друзья, но такое происходит редко. Чаще всего я предпочитаю оставаться невидимым, чтобы стать хранилищем чужих секретов. Когда меня заносит совсем непонятно куда и не понятно зачем, я вижу скрытое от всех и запоминаю! – он сделал паузу, чтобы сбросить эмоциональное напряжение. – Самое удивительное в том, что здесь может пройти несколько минут, а там – целое столетие. Когда говоришь кому-то, что только что вернулся из Парижа, где прожил полгода на бульваре Saint-Michel, то все смеются и кричат: «Мы еще вчера тебя здесь видели!» – он разочарованно выдохнул. – Я рассказываю им о вещах, о которых невозможно узнать, не побывав на месте. Например, какого цвета плитка в туалетной комнате в ближайшем кафе, какая мебель стоит у консьержки. Мне даже пришлось однажды поцарапать столешницу в одном из ресторанов, чтобы запротоколировать там свое присутствие.

– Зачем?

– Затем, чтобы мне поверили!

– В это трудно поверить, – задумчиво произнесла Анна. – Человеку в принципе сложно принять наличие таких возможностей. Перемещение в иные страны без лимита времени и умение заглядывать в будущее – это более чем странно!

– Вот и мне никто не верит! Не верят в мои путешествия во сне, всем нужны подтверждения, фото- и видеодоказательства, хотя бы магнитик на холодильник.

– Ну это легко понять. Я как врач тоже не сразу доверилась бы неким картинам из будущего. Непременно стала бы искать иное объяснение галлюциногенным видениям.

– Галлюциногенным видениям? – удивленно переспросил он. – Но я ведь всегда предоставляю доказательства!

– Кому нужны доказательства, которые невозможно проверить? – воскликнула Анна и пожала плечами.

Он снова сел в привычную позу и своими бездонными глазами уставился в горизонт улицы. Внезапно возникшая между ними пауза повисла колючим напряжением. Не отвлекаясь от своего созерцания и не отрывая взгляд от потока машин, он стал говорить:

– Твое пальто мне стало одеялом,

Оно еще тепло твое хранит,

В тот день, когда тебя не стало,

Я тоже потеряла смысл жить…

Анна вздрогнула от неожиданности. Эмоции огнем растеклись по груди, обжигая оголенные края души. Это были строки из ее стихотворения, написанного после гибели мужа на пике горя, вдоволь политого слезами и спрятанного в самый укромный уголок подземелья. Его никто не видел, даже дочь. Она сама лишь изредка мысленно возвращалась к этим строкам, в те моменты, когда обстоятельства загоняли в тупик и ставили на грань выживания, чтобы вновь обрести опору и продолжать жить. После гибели мужа такие моменты были частыми гостями в ее раздавленном сознании. Но откуда про это знал он?

– Маленькие тетрадный листок, свернутый вчетверо, на верхней полке гардеробного шкафа, – он повернулся к ней, чтобы считать реакцию на свои слова. – Никто и никогда не прикасался к нему кроме тебя. Я даже больше скажу: ты никогда ранее и никогда после не писала стихи. Ручку для своего творения ты взяла, когда отложила в сторону горсть таблеток «Азефан». В тот момент ты всего лишь хотела написать что-то вроде прощальной записки, но неожиданно для себя стала писать стихи. Строки высыпались на тебя из пустоты, рифма выстраивалась самостоятельно с какой-то необъяснимой легкостью и простотой. Твоя боль осыпалась четверостишиями на чистый лист бумаги, освобождая душу и давая тебе понять, что надо жить, хотя бы ради того, кто своим беспокойным сердечком бился у тебя внутри.

Анна была шокирована его словами. Спокойным и непринужденным тоном он говорил о самых болезненных для нее минутах. Тогда она была в отчаянии, и боль, сверлящая изнутри, чуть было не подтолкнула ее к суициду. Что ее тогда остановило, она не могла понять до сих пор. Потом, мысленно возвращаясь к этим несуразным строчкам стиха, в котором застыла боль от потери любимого, она находила опору для преодоления трудностей. «Но откуда об этом мог знать он?» – подумала Анна.

Он посмотрел на нее и взял ее ладонь в свои теплые руки. Анна почувствовала, как мягкая волна прокатилась по всему телу, вбирая в себя остатки обжигающей боли. Ей вдруг стало очень хорошо и спокойно. В очередной раз она поймала себя на мысли, что присутствие этого человека порождает именно эти чувства. Уверенность и спокойствие. Нанеся точный удар по ее самости в неприятии иного, он тут же уравновесил эту боль своим прикосновением.