Страница 7 из 9
«Крошечная, храбрая, голодавшая, но не покорившаяся горстка действительно высокодуховных людей начала сознавать свои возможности… начала маленькими и мельчайшими группами снова повсюду работать, отметая любые лозунги и строя целиком заново духовность, просвещение, науку, образование»[15].
Мое место – там. Давно уже – со времен армии – я не строил планы, не предавался мечтам с таким упоением. В уме своем я уже разработал целую программу действий, и она разрастается с каждым днем. Выполняя эту программу, я, быть может, вернусь к себе.
– …И я, быть может, направлюсь по лучшему пути, чем это было до сих пор.
Обдумываю свою жизнь в городке, где все друг друга знают. Мечтаю, как обставлю свою квартиру (никакой захламленности, конечно), как буду писать по утрам, после недолгой прогулки или пробежки на лыжах, а по вечерам заниматься историей и философией. Поставлю со школьниками «Горе от ума». Раз или два в неделю буду наезжать в Иваново читать лекции в каком-нибудь вузе. Может быть, займусь опять живописью. Станут приезжать ко мне друзья и женщины и, возможно, позавидуют мне. Войдут в мою жизнь новые люди, буду выслушивать их и делиться с ними тем, что нажил.
Я чувствую, что там я нужен, нужнее, чем здесь. Мое место – там.
Время мое приспело, и путь мой передо мною.
Конечно, что-то суетное есть в этом упоении, в надеждах, которые я связываю с Плёсом: что там-то, мол, я, наконец, заживу настоящей, своей жизнью.
И все-таки… Все-таки!
…И все же он шел на это, как человек, чувствующий, что завтра – старость и что счастие, пославшее за ним, уже больше никогда не повторит приглашение.
О мировых религиях
Сама их взаимная нетерпимость, претензия на безраздельное господство, указывает на их ограниченность, т. е. историчность. Они имели начало, будут иметь и конец. Форма – преходяща: догматика, обряд и прочие «бренные конструкции» (по Хайдеггеру).
…То, что в одних священнодействиях признается святым, в других таковым не считается. Если бы было что-нибудь по природе святое или несвятое, то этого разногласия нельзя было бы допустить.
А по сути? Христианство, по сути, не отрицает язычество, а включает его в себя как частность, и само, в свою очередь, будет включено в некую более высокую и всеобъемлющую религию. Ему не придется при этом объединяться, например, с исламом; просто: там – различия станут несущественны.
Нам каждое вероисповедание, каждое вероучение уже заранее казались мертвыми и бесполезными. Свой долг и свою судьбу мы видели в одном-единственном: каждый из нас должен был настолько стать самим собой, настолько соответствовать и подчиняться пробивающемуся в нем естеству, чтобы неведомое будущее нашло нас готовыми ко всему, что бы оно ни вздумало принести.
Внутри каждого из теперешних вероисповеданий есть островок, сокровенное ядро, безразличное к догматике и обряду, – это и есть зародыш новой, поистине мировой религии.
В глубине происходит нечто, чему еще нет имени, а уже завтра, возможно, этому нечто кивнут с высоты, через головы земных архонтов.
После выхода на экраны «Покаяния» Абуладзе только и слышно вокруг: дорога к храму, дорога к храму… Интеллигенция, отыскав новый суррогат «духовности», захлебнулась в набожном экстазе: вот она, панацея! Духовность, бля!..
Дорога к храму – это тупик.
Среди так называемой интеллигенции редко встретишь цельное мировоззрение. Слишком много разнородного, холодно усвоенного входит в его состав, и ничего органического, жизненно важного, что соединяло бы эти части. Отсюда – капризность (т. е. изменчивость и ненужная категоричность) мнений, мелочный педантизм в отношении фактов, нетерпимость к малейшему разногласию.
Я человек религиозный. Но не потому, что верю в Христа, Магомета или Будду (я преклоняюсь перед ними как перед великими Учителями, дополняющими друг друга и равно необходимыми), а потому, что верю в то, что за доступной нам реальностью существует некое Целое, неизмеримо малой частью которого она является и без которого просто не могла бы существовать. В этом убеждает меня и несомненное присутствие в мире определенного, хоть и неведомого мне порядка, частично приоткрываемого художеством и наукой, и сама возможность личного откровения, и наша ежедневная способность строить планы, наша постоянная неудовлетворенность наличным порядком вещей – во имя чего? – во имя некоего «образца», который предстоит каждому в его душе, «словно тревожное предвосхищение иного порядка[16].
Ибо каким образом мог бы я узнать, что я сомневаюсь и желаю, то есть что мне чего-то недостает и что я не совершенен, если бы я не имел в себе идеи бытия более совершенного, чем мое собственное, через сравнение с которой я узнал бы недостатки своей природы?
Сквозь извращенность доступного нам мира мы прозреваем его проект, его совершенный и полный замысел, короче – смысл. И так ли уж важно, существует ли этот идеальный мир «объективно» – и в таком случае просто отражается в нашем сознании – или он есть порождение моего, нет, нашего, т. е. всего человечества, сознания и, значит, опять-таки существует «объективно»?
…Субъективность гаснет не в объективности чисто предметного мира, но в объективности совместного видения неким сообществом.
ибо истинно то, что нас объединяет.
13.01.1990. А вообще говоря, страшно. Куда я лезу? На что себя обрекаю?
Вернулся вчера из Плёса с обмороженным по дороге ухом. Посидев на заседании музейного методсовета, я убедился в запутанности и неразрешимости совершенно чуждых мне проблем. Занявшись уборкой и обставлением плёсской квартиры, разглядел строительную халтуру: драный, заляпанный цементом линолеум, перекошенные двери и плинтусы, облупленную эмаль ванны. Вкручивая лампочку на кухне, потянул за патрон – и огрызок провода выскользнул из дыры в потолке. В квартире – холод собачий. Пока выгребал мусор и мыл полы, я его почти не чувствовал, даже полуголый, но ночью, после Димкиного дня рождения, продрог на раскладушке до зубовной дроби.
За столом у Димы Ойнаса и потом на кухне во время танцев я наблюдал за собравшейся публикой. Ребята они, конечно, чудесные, но я-то им чужой. И сумею ли стать своим – вот вопрос. Одинокое, бесприютное существование и полная моя некомпетентность в предстоящей работе – вот что меня ожидает.
Молчушка, узнав, что я купил уже письменный стол, люстру и вешалку, устроила сцену. А я-то думал, что она уже примирилась. Пришлось опять объяснять, что приглашение в Плёс было зовом, что я просто не имел права уклониться. Нельзя же всю жизнь проклинать в своем углу Совдепию и иронизировать над упованиями дураков – энтузиастов «перестройки». Если появляется хоть какая-то возможность что-то улучшить в жизни, ты обязан ее использовать. «Не всегда хорошо вперяться умом в эфир, – писал Пифагор Анаксимену, – лучше бывает принять заботу об отечестве»[17]. Да и нужно же наконец удостовериться, что там дальше происходит с нашими проектами – после того как мы их заканчиваем и сдаем. Удостовериться и самому приложить руки к их осуществлению.
15
Гессе. Игра в бисер.
16
Марсель Г. Онтологическое таинство.
17
Марсель Г. Онтологическое таинство.