Страница 6 из 9
А что касается Черчилля, то как же ему было не встать: ведь за второсортным провинциальным лицедеем, усвоившим повадку восточных владык и нацепившим маршальские погоны (а затем и погоны генералиссимуса), виделась ему многомиллионная армия, которая с огромными потерями, истекая кровью, неудержимо накатывалась на Европу…
И пора уже произнести последнее слово, – что в 17 году власть в России узурпировала банда подлых, пошлых, циничных преступников (таких же, как в Германии в 33-м, но те победили хотя бы в результате законных выборов[12]); что во главе банды стоял гениальный маньяк, изобретший простое и эффективное средство для захвата и удержания власти – принцип «демократического централизма», который обеспечивал селекцию наиболее безликих и бессовестных сподвижников (куда там гитлеровскому «принципу фюрерства»!) и возобладание худшего из них – «чудесного грузина», подавлявшего прочих азиатско-паханской непредсказуемостью, лицемерием, коварством; что именно саморазвитие и распространение этого принципа на все население громадной страны привело к насильственному вымыванию всего деятельного, мыслящего, независимого, талантливого, что было в нашем народе[13]. (И вот, кстати, одно из объяснений развившегося у нас запойного пьянства – как стремления мимикрировать, скрыть свое лицо, уберечься под змеиным взглядом какого-нибудь бдительного активиста.) Власть негодяев превращала нас в нацию негодяев – тех, которые написали горы доносов, предавали и пытали друг друга, упоенно орали «Расстрелять, как бешеных собак!», трусливо оправдывали бессмысленную жестокость этой власти, превозносили – и продолжают превозносить – главного Мокрушника.
Таким обществом легко руководить: делай что хочешь, грабь, режь, жги, торгуй родиной, только дай жрать и радио. Такие подлые твари, что заселили сейчас Россию, не способны на избавление от рабства.
Как же нам не хватает собственного Нюрнберга![14]
30 мая вернулся из Коктебеля, а Молчушка встретила меня словами: «А нам тут многосерийный детектив по ящику показывают». Это она о Съезде народных депутатов. И я тоже воткнулся в телевизор.
Выступление Черниченко я слушал на Острове, в кафетерии «Информэлектро». Это было в обеденный перерыв, кафетерий был заполнен людьми. Многие поднялись от столиков и придвинулись к телевизору. Незнакомые между собой люди переглядывались, смеясь, обменивались репликами, аплодировали.
Выступление Червонописского и весь этот вой съездовского быдла против Сахарова застали меня на квартире у Алки и Миньки, когда мы с Минькой вернулись из Покровского-Стрешнева, где обсуждали реставрационные исследования по церкви с автором проекта Сережей Киселевым и осматривали Минькины раскопки. Телевизор, конечно, работал; ощущение мерзости нас переполняло. И даже приготовленный Аллочкой великолепный обед не примирил нас с жизнью.
Нет, не испытываю я ни малейшего сочувствия к этим искалеченным «интернационалистам». Гитлеровские каратели в свое время тоже, наверное, проявляли и солдатский героизм, и самоотверженность и тоже потом оправдывались: «Нам приказывали, мы выполняли свой долг…» Но их потери не заслуживают сочувствия. Партизанская война – самая страшная из всех: она не признает ни пленных, ни пощады, ни перемирия. Это война на уничтожение. И герои здесь только с одной стороны, а для другой – позор и ни малейшего оправдания. И если тебе переломили хребет в этой войне – пеняй на себя и на тех, кто тебя послал.
А наши вернувшиеся «афганцы» рвутся восстанавливать «порядок». Они чувствуют себя вправе, они – заслужили. С гордостью, на всю страну, похваляются своими подвигами, к воспеванию которых присоединяются верноподданные барды. Они прошли хорошую школу жестокости, начиная с пионерских «зарниц» и кончая Афганом. В Тбилиси 9 апреля они показали, на что способны.
…Они думали, что война – это неограниченная, заранее оправданная возможность безнаказанного насилия и грабежа… и на войне человек обнаруживает в себе что-то такое, с чем он мог бы спокойно прожить всю свою жизнь и даже не знать, что в нем это кроется, если бы не война.
Эта война востребовала все худшее, что есть в нашем народе, и, будучи реализовано, оно получило права гражданства. Убийцы стали героями.
И все-таки, хотя Съезд не выполнил свою задачу (а основная его задача состояла в том, чтобы вырвать власть у партийной мафии), значение его огромно. Сделано главное: разбужено политическое сознание людей. Сколько лет мы прожили в политическом анабиозе! Мы считали: у них своя жизнь, у нас – своя, и соприкосновения – никакого. Игры правительства нас не интересовали. При виде человека на трибуне у нас автоматически отключался слух.
…От всей текущей политики на нас уже заранее веет или человеческой глупостью, или человеческой подлостью, или тем и другим вместе – и во всяком случае – пошлостью, унынием, безнадежностью серых будней.
А тут – вся страна бросила работу, прилипла к телевизорам, радиоприемникам, газетам. Выслушала все точки зрения, увидела, кто чего стоит и как воочию варится политическая каша, составила свои мнения, пусть несогласные между собой, но это – мнения.
Еженедельные благотворительные обеды в кооперативном кафе – для пенсионеров, оказавшихся «за чертой бедности». Берут интервью у сидящего за столиком ветерана. Он выражает благодарность партии и правительству за проявленную заботу. Партия и правительство ограбили его, выжали из него все соки и выбросили на свалку, а несчастный старик все бормочет официальные, бессмысленные слова благодарности. Он даже не замечает, из чьих рук получил бесплатную кормежку. Раз хорошо – значит, «партия и правительство». Удивительно, как легко втесняются в наши податливые башки все эти «идейные» благоглупости и как прочно они укореняются!
Ибо большинство людей не затрудняет себя разысканием истины и склонно усваивать готовые взгляды.
Это сколько же поколений должно вымереть, прежде чем мы увидим вещи в их истинном свете?
Нашел свое место!
7.10.1989. Итак, решено: я еду в Плёс (на должность замдиректора по науке историко-архитектурного и художественного музея-заповедника). Окончательно это решение сложилось 2 сентября, когда, будучи в командировке в Ярославле, я на субботу-воскресенье смотался в Плёс на «Ракете» и увидел предназначенную мне двухкомнатную квартиру, которая ждет меня с апреля. Тогда я понял: если организация в состоянии выстроить дом для своих сотрудников, значит, у нее есть перспектива, с этой организацией можно иметь дело. Квартира – это уже надежный аванс. Но главное, конечно, не в этом.
Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни.
Аргументов в пользу переезда множество, но главное – отчетливое ощущение судьбоносности этого решения. Теперь или никогда! Это ощущение возникло сразу же после звонка Закаменной (перед Новым годом); с тех пор я обдумывал, в сущности, только технические детали.
Да уже и нельзя мне не ехать. Не могу я позволить себе и на этот раз изойти мечтаниями: если это произойдет, это будет последним моим поражением, таким поражением, после которого я никогда уже по-настоящему не поднимусь.
12
Не надо бы, кстати, забывать, что Гитлер пришел к власти благодаря Сталину, запретившему – через Коминтерн – немецким коммунистам блокироваться с социал-демократами. И всем, что за этим последовало, мы тоже обязаны тупому сталинскому догматизму.
13
Представляю, с каким извращенным удовольствием смотрел Сталин «Дни Турбиных» на сцене МХАТа: «Какие смелые, благородные, независимые люди! А я их баржами топил в Царицыне. И вот теперь этот, один из них, породистых, осознав наконец, что он такой же заложник, сдался и запросил пощады. Замечательный талант! Накропал через силу гаденькую подхалимскую пьеску “Батум“. Знаю, что через силу. Не поможет. Додавлю».
14
«Какая кара, какое наказание должно постигнуть злодеев, испоганивших русскую жизнь?» – записала в своем дневнике 1 октября 1946 г. Любовь Васильевна Шапорина, доведенная до отчаяния всеми мерзостями советской действительности.