Страница 28 из 38
К тому времени, когда фиолетовый сумрак южной ночи опустился над Римским морем, к берегу напротив тюремного замка причалил баркас. Из него вышло четверо. Две фигуры отбрасывали гигантские тени, скрывая остальных.
Цепочкой, небольшой отряд поднялся по насыпи, пересёк косогор и, как-то неспешно, с уверенностью ничего не опасающихся людей, подошёл к центральным воротам замка.
В канцелярии по приему арестованных пустующей портовой тюрьмы восточного следственного управления Триумвирата шла работа. Двое за славной бутылочкой шардоне обсуждали события дня…
— Младший дознаватель отпросился у меня вчера на неделю в Тиберий. А на это время поручил мне своего арестанта. Я бы поспешил на его месте — помрёт мальчишка-то, всё-таки из властителей, отпеть бы надо.
— Вот уж беду нашли, — говорил тюремный эскулап, обладающий, вследствие своей профессии, определенной толикой вольнодумства. Господь бог наш, зная, чей он сын, проследит и не отправит парнишку в ад.
Они смеялись над этой шуткой, пока, бутылка, не опустела, и друзья не решили ложиться спать.
— До утра! — решила комендатура.
— А за ним приедут-то во сколько? — зевнув спросил тюремщик.
— Да не раньше полудня-то.
— Поставить караульного у этого… Тела?
— Зачем? Спать пошли. Куда он денется-то?
Наступила полная мёртвая тишина, свойственная погосту и тюрьмам. И вот тогда кто-то медленно приоткрыл внутреннюю дверь, и двое проникли в камеру.
На слежавшемся от времени и сырости тюфяке, в серой дымке начинающегося летнего рассвета, проникающей сквозь узкие решётки оконца, лежала мешковина в пятнах бурого цвета, под которой с трудом можно было рассмотреть неподвижное тело.
Две фигуры склонились над ним, раздался слабый стон. И, сквозь пелену забытья, Ден услышал голос Боба:
— Тихо-тихо, мальчик. Всё. Уже всё закончилось. Потерпи чуть-чуть.
Сидя на прохладных после ночи камнях часовой, каким-то своим третьим чувством рассмотрел со стороны лестницы силуэт.
— Эй, кто шляется? — ворчливо спросил он, не сомневаясь, что это не спится его сменщику.
— Это я, — услышал он тихий ответ Теодора по-итальянски.
— Это ты, Хуан?
— Да, это я! Но у меня совсем другое имя, — услышал он.
— Как это? — не понял монах-охранник.
— Бывает, — ответил Гризли.
Тюремщик, застигнутый врасплох, не успев издать и звука, перелетел через низкий парапет и камнем упал в воду, едва не свалившись в баркас, подплывший к самой стене. В тяжёлой кожаной одежде, с медными бляхами, он сразу же пошёл ко дну, избавив людей Станислава от дальнейших хлопот.
— Тс!.. — прошептал Боб ожидавшим внизу людям. — Без шума, уже всё.
— Не всё, — услышали скрип тугой древесины люди.
— Не всё, — усилившийся звук повторился. — Ждааать!
Двое молча постояли в темноте ещё несколько минут, наблюдая за светлячками, роившимися над рододендронами, затем, как бы нехотя, неспешно, проскользнули на свои места в баркасе и, наконец, беглецы отчалили…
Утром жители Тиберия проснулись раньше обычного. Старый памятник искусства — портовая тюрьма восточного следственного управления Триумвирата с грохотом скатывающихся в море камней внезапно рухнула. Когда осела пыль, оказалось, что косогор и вся прибрежная зона покрыты буйной южной растительностью. От тысячелетней каменной кладки не осталось даже следа…
***
Берег родной Бритландии растаял в туманной дали. В прекрасном расположении духа Его Высочество герцог Ампл соизволил отправиться к себе в каюту, насвистывая незатейливый мотив песенки портовых грузчиков. Прислуга и моряки вздрагивали, а он, казалось, не замечая, улыбался в такт ритма стишка. Он был спокоен и уверен в себе. За время путешествия он выучит сиамское наречие. Решение посвятить занятиям ежедневно, не менее трёх часов, позволит ему свободно общаться с туземцами.
Но уже утром несносный Коль Вудро, (ботаник экспедиции), ввинчивался острым шурупом в его сознание, не давая постичь тонкости сиамских деепричастий. Он болтал, без умолку, пытаясь рассказать о каких-то мостах, пушках, чиновниках, картах и прочей неинтересной Рене мишуре. Даже умеренная грубость, которую смог позволить себе герцог в обращении с низким сословием, не отвадила болтуна.
… По утрам и вечерами к нему подходила тенью прекрасная Маргарет. И он стоял рядом с ней, любуясь её величием… Ему снились странные сны. И он делился ими с графиней. Она смотрела на него и тихо шептала:
— Ничего, все нормально, надо успеть… Успеть…
Глава 22
Иногда, день начинается с подарка — чудесного утра, когда ты бодро и весело выскакиваешь из корзины и бежишь за лучом солнца на свежий воздух!
В такие моменты исчезают любые сомнения в правильности совершаемых поступков, и я решаю провести утреннюю инспекцию корабельного трюма. Там, в тиши и сумраке кладовых, всегда можно провести ревизию и нагнать ужаса на кого-нибудь небольшого и юркого.
Этот день тоже начался чудесно и проходил под лозунгом: "Удачной тебе охоты, Рамзес!". Поясню: если в трюме шляется пират, (а я не люблю эту категорию двуногих), да если он ещё и с бутылкой, то производимый им шум похож на шум камнепада и водопада одновременно. Естественно, в этом случае разбегается всё живое вокруг, и охота сорвана! Поэтому только утром охота может удаваться! Утром не шляется никто.
Неторопливо обследуя этот непривычно тихий мир моих мечтаний, я следовал по знакомому мне с детства маршруту к загончику в самом конце трюма. В нем по утрам совершали променад мои милашки.
Хочу заметить всем, какие необыкновенные виражи в эволюции позволяет себе наша мать-природа. Перед нами — птица. Не летает. Любит есть. Хорошо набирает вес. Быстро превращается в инкубатор для производства яиц и издаёт милые моему сердцу кудахчущие звуки.
Подумав об этом и вспомнив о диком лесе, я из обычного философа сразу превратился в весьма агрессивного хищника. Я крался, почти не касаясь лапами пола…
Имелось десять нелетающих птиц. Себе наметил самую крупную неповоротливую и достаточно пожившую курицу, решив, что она уже отслужила свой яйцекладущий век, и пора ей подумать о функции наполнителя подушек. Но кура взяла с места, несмотря на свои преклонные года, как пушечное ядро. Да и вся инкубаторная стая рванула вперёд быстрее аргамакского скакуна! Мои четыре лапы отставали от них всего метра полтора, но я гнал их в узкое пространство между балками трюма и ящиками. Дуры ровненько влетели, куда мне и требовалось! «Сладенькие вы мои!», — подумал я и, затормозив, облизнулся!
И, несомненной является аксиома: "не летающая птица, загнанная в угол — это обед! Торопиться мне было некуда, и я сел, ещё раз облизнулся и не спеша вошёл в проход. Но, как известно, цыплят считают по осени. Птички были рядом, но кроме них, там стоял жердеобразный, крайне не приятный объект с метлой и злыми искрами в маленьких глазёнках. Они горели безумным желанием мести, а, тусклые обычно, щёки налились ярким цветом заката. Кривоватое тело говорило всем о вреде кровосмешения! Имя ему — Хьюго Пью!
Он одарил меня полным злобной ненависти взглядом, а потом заботливо наклонился к пыхтящей старушке. Её внешний вид утверждал, что спринтера из старой курицы не получилось.
Субъект заскрежетал зубами и медленно, но верно стал снимать ремень… Намотав его на кулак, он со словами: «Ну, радость моя, ты доигрался! Иди сюда, собаченька!», — стал приближаться ко мне. Не надо быть гениальным, чтобы не понять его намерений. Поэтому я развернулся и с достоинством поспешил удалиться из коридора. Субъекта я тщательно запомнил и принял решение находиться от него на удаленном расстоянии.
***
На море в это время года стояла отменная погода. Ночами, когда на тёмном небе появлялся Млечный Путь, и созвездия начинали свой хоровод, Мелорны, прижавшись друг к другу телами, о чём-то вели свои беседы…
С рассветом на востоке появилась нежно-персиковая полоса, означающая скорый восход, и Рамзес, потягиваясь, выходил на полуют, встречая новый день… Но солнце выкатывало свою колесницу, и наступало время людей.