Брикстонская петля

Прежде в этом не было бы ничего сложного, но сейчас неощутимое, не отслеживаемое Мелиндой присутствие Мориарти всё превращало в критически невыполнимое. Любое её физическое действие, любое её появление в сети могло быть обнаружено им и передано серийному душителю, тем самым добавляя тому ещё больше форы.

Холмс подняла на кресло босые ноги и обвила руками голые колени. По коже щекочущим теплом скользили потоки воздуха из разведенного камина. Она перехватила скрипку, будто гитару, и зажав несколько струн на грифеле, наиграла короткую мелодию.

***

Ватсон вернул вилку на опустевшую тарелку и оттолкнул ту от края стола. Ему потребовалось почти полтора часа и предельная концентрация на чем-то отвлеченном, чтобы управиться с завтраком: он медленно, вдумчиво жевал, старательно прикладывая усилия к движениям горла проглатывал, глубоко выжидательно вдыхал после каждого глотка, словно опасался, что тот мог вернуться волной тошноты, и сосредоточено отковыривал ребром вилки очередной кусок яичницы.

Джон сидел на краю постели, заточенный в своей тесной спальне собственной растерянностью и раздражением. Снаружи безостановочно моросил промозглый дождь, и выходить под него в свой первый настоящий выходной после напряженных тесно поставленных друг за другом смен Ватсону не хотелось. Скрываться на своём этаже их общей с Мелиндой Холмс квартиры, будто в позорном убежище, он тоже не намеревался. Но и компании соседки не хотел. Он слышал, как она бренчала что-то надоедливо монотонное на скрипке в их гостиной, и пока она была там, путь на смежную кухню — чтобы, на сам конец, заварить себе чаю и вымыть посуду — Ватсон считал отрезанным.

Он испытывал к Холмс неожиданно сильные, но смешанные чувства. С одной стороны она была ему по-человечески симпатичной. В ней была неподдельная бескорыстная добродетель — качество, которое Ватсон очень нечасто встречал в людях, но которым восхищался. Мелинда при всей своей внешней колкости, черствости и не шаблонности, в презрении к правилам поведения и к банальной вежливости всё же казалась Джону по-настоящему добрым человеком. Ему импонировало то, с какой ревностной решительностью она пыталась найти убийцу, но немного отталкивало то, как беззастенчиво — безумно — она наслаждалась процессом. Его поразило то, с какой удивительной чуткостью и тактом она повела себя в ночлежке «Нью-Доум», когда Ватсон вспыхнул возмущением из-за беспринципности администратора, безропотно позволяющего клиентам проводить с собой несовершеннолетних; его обрадовало то, с какой твердостью и спокойной уверенностью Холмс пообещала это остановить. Тогда в затянувшемся горьким туманом её курева номере и в холодном свечении порывистой картинки на экране её ноутбука Джон верил Мелинде. Он всматривался в её острый профиль и видел в её сосредоточенности что-то глубинное, теряющееся от постороннего взгляда под мешковатой серой толстовкой с капюшоном, — непримиримое стремление к справедливому возмездию.

С другой стороны, эти моральность и своеобразная принципиальность были надежно обернуты не только в серую толстовку, но и в длинное темное пальто, в резкость её голоса, в холодную остроту взгляда, а главное — в отвратительность поведения. И именно с последним Джону приходилось сосуществовать. Холмс могла быть ценным полиции — судя по безграничности её доступа и позволяемой ей инспектором Лестрейдом наглости — и чтимым её собственным высокопоставленным братом экспертом в чем-угодно: компьютерных технологиях, психологии, криминалистике. Но для Ватсона она была лишь соседкой, требующей от него кофе, заявляющейся в его спальню без приглашения, пока он спал, приносящей в его постель розу с трупа, едва не провоцирующей ДТП, разгуливающей по их общей территории голой.

Она вносила слишком много неприятной суматохи в его жизнь, в которой Джону сейчас хотелось только спокойствия, времени и пространства, чтобы разобраться, что делать дальше. Ему не был нужен безумный, лишенный всякой стеснительности и тормозов гений. Ему требовался просто сожитель для выгодного разделения квартплаты.

Реальностью Ватсона сейчас были боль, растерянность и бессонные ночи — на дежурствах в Бартсе или в кровати в плену бросающих его в холодный пот кошмаров. Его сознание находилось тут, в тесном дождливом Лондоне, но подсознание постоянно уносило его в сухой и ветреный Киркук, в ранее утро 7 августа, когда из пустыни на лагерь несло непроглядную стену песчаной бури, скрывающей под собой полторы сотни бойцов местного повстанческого ополчения. Джон засыпал в спальне своей разделенной с эксцентричной соседкой квартиры в Англии, а просыпался на койке в их общей вместе с десятком других медслужащих палатке в Ираке от затяжного завывания сирены и хлопков выстрелов, почти бесследно тонущих в нарастающем реве разыгрывающейся непогоды. Вся его жизнь — стремления, планы, надежды — осталась перед 7 августа, а после были только боль и глубочайший стыд за то, что он так глупо подставился под пули и тем самым стал причиной гибели столь многих ребят. Одиннадцать его сослуживцев погибли в той пыльной неразберихе налета на их базу, и смерть многих из них Джон записывал себе в вину, потому что должен был выполнять свои врачебные обязанности, а не занимать собой один из операционных столов и целую команду медиков. После 7 августа были военный госпиталь Олдершот, узкие коридоры реабилитационного центра, хмурое лицо ортопеда и надоедливый физиотерапевт, выписка и однотонные недели в родительском доме. Все это не было похоже на его прежнюю жизнь, к Джону Ватсону после 7 августа не были применимы те же стремления и желания, которые у него были прежде. И к этому нужно было привыкнуть.

Сосуществовать с новым растерянным собой, пытаясь собрать по крупицам то, что поддавалось восстановлению, или начинать всё заново и в то же время сосуществовать с Мелиндой Холмс было чем-то за пределами его нынешних физических, умственных и психических способностей. Но и трусливо отсиживаться за запертой дверью наедине с засохшими на тарелке разводами желтка было чем-то противоречащим его нраву.

Джон бесцельно оттолкнул тарелку ещё дальше и встал. В конечном итоге, подумал он, кухня была не единственным местом, где можно было раздобыть чай. Дверь в дверь с их домом 221Б находилась кофейня, и там у Спиди можно было к большому парующему стакану чая с молоком купить ещё и свежих румяных сконов. Ватсон подхватил со спинки стула свою куртку, надел её, прихлопнул по карману, проверяя наличие кошелька, и двинулся к лестнице. Он торопливо сбежал по ступенькам, не притормаживая и даже не смотря в сторону гостиной, неравномерной хромой дробью шагов преодолел последний пролет и шагнул в темноту узкой прихожей перед входной дверью, когда за его спиной раздался звонкий голос:

— Доктор Ватсон?

Он оглянулся. На пороге своей квартиры, подхваченная цветастым передником и с ярким кругляшом пластмассовой бигуди под седой челкой, стояла миссис Хадсон. Она широко улыбалась Джону, и он улыбнулся ей в ответ.

— Доброе утро.

— Доброе утро, дорогой. Торопитесь?

— Нет, я к Спиди за чаем.

— О, дорогой! Так заходите ко мне. Я как раз только что поставила чайник на плиту.

Джон переступил с правой ноги на левую и нерешительно покосился на входную дверь, за которой слышался плеск луж под шагами прохожих и колесами машин.

— Даже не сомневайтесь! — бодро заявила, подманивая его рукой с прямоугольниками кроваво-красных ногтей, миссис Хадсон. — Заходите-заходите.

— Я не хотел бы Вам мешать… — невнятно, больше для проформы, нежели действительно пытаясь отказаться, пробормотал Джон и послушно шагнул навстречу хозяйке дома. Недолгого проведенного на Бейкер-Стрит времени хватило Ватсону, чтобы понять, что миссис Хадсон не принадлежала к ворчливым, ругающимся с ведущими новостей на экране собственного телевизора престарелым дамам, которыми в большинстве своём были женщины её возраста. Миссис Хадсон, напротив, была жизнерадостной хохотушкой, старательно пытающейся идти в ногу со временем. Джон не раз видел её вдумчиво набирающей смс на своём мобильном телефоне и слышал по утрам заразительные мелодии какой-то фитнес-программы с ютуба и вторящие её ритму шаги делающей зарядку миссис Хадсон. Причин избегать её, а так — отклонять приглашение, у него не было, а потому Ватсон поблагодарил, вошел в квартиру и закрыл за собой дверь.