Раскадровка

Но в мае 2012 в ресторане в Каннах он познакомился с Норин, и почти мгновенно всё то, чего он хотел бы избежать, стало преследовать его в повседневной жизни. Статьи, выпуски развлекательных новостей, запросы на интервью и фотосессию, а самое отвратительное — назойливые папарацци у ресторанов, на причалах, порогах отелей и взлетно-посадочных полосах аэропортов, парковках и пляжах — всё это обрушилось на Марко, бесследно сметая былую спокойную неприкосновенность его личной жизни. Он уставал, раздражался, злился; ограждался от вспышек камер черными очками, охранниками и затонированными стеклами быстрых автомобилей; порой капризно настаивал на встречах с Норин только у кого-то из них дома и неизменно всегда решительно отказывался сопровождать её на мероприятия.

Джойс его понимала. Публичность всегда тяготила её, а порой даже пугала, но была неотъемлемой частью её работы. От её популярности напрямую зависел её заработок: чем интереснее к обсуждению, а так — чаще упоминаемой, Норин была в прессе, тем известнее становилась среди зрителей, тем большую аудиторию привлекала к своим фильмам, тем более окупаемыми оказывались проекты — и более оплачиваемой оказывалась сама Норин, а вместе с тем — более востребованной для работы над новыми картинами, и так по вечному, непрерывному кругу. И если не стремиться — и, следовательно, не быть — в центре внимания она не могла себе позволить, то могла хотя бы не оказывать лишнего давления на Марко, которому для успешности в бизнесе вовсе не требовалась толпа, выкрикивающая на улицах его имя.

Во-вторых, — и порой Норин честно признавалась себе, что эта причина была куда важнее первой, возможно, даже единственной настоящей — она испытывала какой-то нерациональный наполовину бунтарский, наполовину тщеславный стыд. Она добивалась всего сама: вопреки родителям, комплексам и страхам, превозмогая неудачи и отчаяние; собственным талантом, трудом и неотступностью. И Норин вовсе не хотелось, чтобы кто-то истолковывал её первый несмелый успех последних двух лет результатом исключительно протектората и лоббизма со стороны её богатого возлюбленного.

Напротив — и Норин испытывала по этому поводу непрерывно трепещущую внутри неё горячую обиду — Марко Манкузо не проявлял ни малейшего интереса к деятельности Норин. Он не видел её фильмов, никогда не посещал театральные постановки с её участием и банально не интересовался подробностями её профессиональной жизни. Он не понимал ценности и важности её успехов, признаний, даже номинаций и пока немногочисленных и малокалиберных, но вдохновляющих побед. И в то же время двулико и беспардонно выставлял Норин на показ перед друзьями, коллегами и партнерами, словно она служила голливудской приманкой для банальных и недалеких смертных, падких на нерациональное желание за светским ужином лично познакомиться с восходящей кинематографической звездой.

Норин сильно сжала челюсти, невнимательно прикусив рельефное пластиковое горлышко бутылки. Бетти всё ещё поглядывала на неё в ожидании утвердительного ответа, а она была не в настроении его дать. Усталость последних насыщенных предпремьерных недель, боль и нестабильность гормонов, тяжесть затаённой обиды и злость на себя саму смешались в один густой и раскаленный водоворот смертоносной смолы. Джойс сделала последний глоток и была вынуждена опустить бутылку. Та больше не могла служить укрытием.

— О чем именно придется говорить? — негромко, стараясь удержать клокочущую бурю внутри, уточнила Норин.

— Мы сошлись на коротком обсуждении культурных и национальных различий, — ответила Бетти и прищурилась, готовясь отстаивать необходимость поднять эту тему на ток-шоу, но это было лишним. Возвращая опустевшую бутылку в подстаканник, Норин коротко утвердительно кивнула.

***

Заткнутые за тугой воротник рубашки бумажные салфетки неприятно царапали кожу. Том просунул палец в узел галстука и попробовал его послабить.

В гримерке было пустынно и тихо, на стене выразительно щелкали секундной стрелкой часы, в коридоре за прикрытой дверью слышались шаги; где-то далеко и приглушенно звучал чей-то искривленный громкоговорителем голос. Лампы вокруг большинства зеркал были погашены, на зажатой в угол металлической перекладине в шеренге тонких вешалок одиноко висело пальто Тома, на пухлом кожаном диване бесформенной грудой был скомкан плед. На тесно заставленном столе среди массива разномастных баночек всех оттенков телесного и вмещающих десятки кистей бочонков затерялась парующая чашка чая. Под верхнее крепление зеркала был заткнут лист бумаги. Он висел чуть выше уровня глаз Тома, и подставляя лицо под торопливые пальцы визажистки, он снова и снова скашивал на него взгляд и бесцельно перечитывал напечатанное:

«21.11.2013 — эфир 29.11.2013. Список приглашенных гостей в порядке рассадки:

Флорэнс Уэлч (Florence and the Machine) — гримерка 1 — после выступления! — визажист не требуется, требуется настройка звука

Сэмюель Л Джексон — гримерка 2

Норин Джойс — гримерка 3, визажист не требуется

Том Хиддлстон — гримерка 2»

Визажистка стукнула большой пушистой кистью по ребру собственной ладони и в воздухе повисло сизое мерцающее облако пыли. В приоткрытой двери возникла голова, обхваченная наушниками и расчерченная напополам микрофоном.

— Ну что тут у нас? Том, Вы как, готовы?

— Готовы, — ответила визажистка, в последний раз проведя кистью по переносице Тома и отступая назад. Хиддлстон коротко ей улыбнулся и обернулся к двери.

— Да, готов. А что, нужно торопиться?

Ассистент в двери поправил свисающий на одно ухо наушник и покачал головой.

— Нет, нет, — ответил он, коротко скашивая глаза обратно в коридор. Там, за его спиной, сгущалось движение. — Никакой спешки. Вам что-нибудь нужно?

— Спасибо за беспокойство, ничего.

Работник съемочной площадки кивнул и исчез, прикрывая за собой дверь. По другую её сторону немного приглушенно, но весьма отчетливо и узнаваемо раздалось протяжное:

— О-о!

Следом за ним вспышка преувеличено громкого смеха, а затем снова восторженное:

— О-о! Сэмюель! Рад встрече! Как сам? — голос Грэма постепенно приближался, достиг максимальной громкости, когда силуэт ведущего в рубашке и поддерживаемых подтяжками брюках мелькнул в узкой дверной щели, и начал постепенно отдаляться. — Как добрался? Лондон встретил тебя весьма приветливой слякотью, разве не мило с его стороны?

В ответ послышалась вспышка хриплого смеха и едва различимая вибрация голоса.

Том поднялся с кресла, одергивая брюки на бедрах и разравнивая залом стрелки на коленях. Он покосился в зеркало и выдернул надоедающие салфетки из-за воротника. Визажистка протянула за ними руку, и Том опустил на её ладонь комок тонкой бумаги, добавив с улыбой:

— Большое спасибо, мисс! Теперь я настоящий красавчик!

Молодая и невысокая визажистка коротко хохотнула и ответила сдавленно:

— Вы и так красавчик… — Её щеки смущенно вспыхнули румянцем, она опустила голову, пряча взгляд и едва слышно добавила: — Не за что.

Том поймал край сбившегося набок галстука и усмехнулся. В такой реакции посторонних на него было, конечно, что-то вдохновляющее и лестное, но одновременно требующее соответствия этому восприятию и оттого несколько пугающее и давящее страхом ошибки. Том торопливо облизнул пересохшие под слоем нанесенной на него пудры губы, коротко и невесомо опустил руку на плечо визажистки и произнес:

— Это очень мило с Вашей стороны. Спасибо.

Визажистка покраснела ещё гуще, опуская голову ниже и почти упираясь подбородком в собственную грудь. В коридоре раздалось очередное:

— О-о-о!

Дверь распахнулась, в неё один за другим вошли двое мужчин и женщина. Первый нес в руках спрятанный в плотный чехол смокинг и объемный пакет, проступающий прямыми линиями и острыми углами обувной коробки, двое других торопливо что-то строчили в мобильных телефонах.

— Добрый вечер, — обратился к ним Том, но трое новоприбывших лишь рассеяно молча кивнули ему в ответ.