Умри, Джерри!

- Ага, правильно. Действуй.

Том послушно отошёл к окну, но замешкался, задумался и не открыл его.

- Окна же открывают только в какое-то определённое время? – произнёс он, обернувшись к доктору.

- Да.

- Значит, в другие часы их нельзя открывать?

- И что?

- То, что…

- Здесь только ты и я, - не дал сказать Тому Оскар. – А ты меня не сдашь.

Том оглянулся к одной из камер в углу, вечному свидетелю, фиксирующему всё и вся.

- А камеры? – проговорил он, снова взглянув на Оскара. – На них же всё видно?

Тот усмехнулся его глупейшей наивности, даже забыв на время про адскую головную боль.

- Ты реально идиот. Наивный дурачок. Думаешь, кто-то сидит и круглыми сутками следит за тем, что происходит в каждой палате? Нет. Запись идёт в архив и там хранится до востребования, если вдруг что-то произойдёт. И, конечно, камеры могут переключаться и на живого человека, но только при особых условиях, о которых я тебе, разумеется, не скажу.

- Почему?

- Потому что я, в отличие от тебя, не кретин. Так что не бойся, Котомыш, давай открывай. Должна же быть от тебя хоть какая-то польза. Чучело…

- Почему ты всё время обзываешь меня?

- Обзываю? Когда это? Ты Котомыш, потому что два в одном: кот и мышь. Ты чучело и идиот. И если не перестанешь тупить и мямлить, станешь ещё и калекой. Один раз предупреждаю. А я словами не разбрасываюсь.

Почему-то Тома не испугали угрозы доктора. И, несмотря на неприязнь от оскорблений, он отвернулся обратно к окну, вставил ручку в её законный желоб. Лёгкий щелчок, и оно открылось. В лицо приветливо ударил ветерок, колыхнув чуть отросшие волосы. Пахло свободой: неуловимо и в то же время так нестерпимо и остро. Это развеяло сжимающую сердце обиду, отвлекло от неё.