Страница 69 из 157
Потянулась вереница одинаковых дней, каждый новый ничем не отличался от предыдущего. Каждое утро начиналось с опроса и они, в свою очередь, тоже начинались одинаково: Тома просили назвать свои имя и фамилию и коротко рассказать о себе. Это требовалась для контроля над тем, не появился ли снова Джерри. Или ещё кто-то. Расщеплённая однажды личность с лёгкостью может продолжить раскалываться.
К Тому продолжали приходить «на кастинг», как они называли это между собой, разные доктора, улыбались, пытались расположить к себе и найти к нему подход. Но всё впустую. В какой-то момент Том вовсе перестал идти на контакт, что от него нельзя было услышать и одного слова, максимум, чем он удостаивал очередного эскулапа, была парочка взглядов.
Мадам Айзик окончательно отлучили от его лечения, позволили лишь иногда навещать. Центр не мог ставить под удар свою отлаженную систему из-за одного человека.
Кто-то сдержанно жалел Тома. Кто-то разводил руками, потому что, действительно, сложный и непонятно, что с ним делать. А кто-то уже [пока что] беззлобно начал называть его костью в горле.
Том днями напролёт смотрел в розоватую стену. Жизнь утратила краски: на самом деле, ещё в тот момент, когда за ним закрылась дверь палаты для буйных, но в полной мере ощутил он это только теперь.
Он был подвешен в зыбкой невесомости, со всех сторон окружённый темнотой неизвестности. И никуда не деться. Никуда не сбежать.
Лучше вообще не дёргаться, чтобы не сорваться вниз и не разбиться об острые скалы, таящиеся во тьме.
Том в одночасье потерял всё. Свою жизнь, отца, единственного друга, которого теперь боялся, как огня, а это значит – конец. Том даже просил перевести его в другую прогулочную группу, чтобы не встречаться со Стеном, но не смог объяснить, почему так нужно, и его не послушали. Стен ведь говорил, что никто не должен узнать об их общении, и он не собирался предавать его даже сейчас, когда всё закончилось.
Во время прогулок, от которых нельзя было отказаться, Том устраивался с края крыльца и просиживал так всё время. Пару раз он видел Стена, тот наблюдал за ним издалека, один раз даже прошёл мимо, уже возвращаясь в корпус, но не поздоровался и вовсе не подал вида, что они знакомы. Тому такой расклад был в облегчение, потому что он просто не знал, как объясняться с другом, только в груди всё равно тоскливо заныло.
Он остался совершенно один.
И себя Том тоже потерял. Этот повзрослевший, изуродованный шрамами, боящийся всего на свете и каждую ночь сгорающий в огне кошмара человек – не он. Ему четырнадцать, в его мире всё хорошо, он не боится темноты, потому что уже знает, что монстры под кроватью не живут, любит людей и тянется к ним, не веря отцу в том, что все люди плохие. Он – мечтатель, искренне верящий, что вот-вот все мечты сбудутся, а не это переломанное существо, которое не доели крысы.
Тому даже было всё равно, когда его перевели обратно в обычную палату. Он не подходил к окну, которое на протяжении четырнадцати лет (а это для него вся жизнь) было для него чем-то сакральным, лишь изредка бросал взгляды на небо за решёткой.