Страница 153 из 157
Его трясло. Его ломало так, что, казалось, не было и нет ничего страшнее. Нет ничего страшнее, чем когда душа бьётся в агонии от того, чего уже не исправить, и расползается на куски.
Как бы Оскар ни поступал с ним, это не имело никакого значения. И всё вдруг начало видеться в совершенно другом свете и восприниматься иначе. Да, Оскар фактически принудил его к сексу, которого он так боится, накормил таблетками и переспал. Но он же, чёрт побери, не изнасиловал его! Не причинил боли! А даже если бы так, он бы всё равно не заслужил этим смерти. Ничем бы не заслужил.
Всё вдруг стало таким незначительным по сравнению с тем, какую реальность представило новое, обманчиво светлое утро.
- Пусть это окажется неправдой… Пусть…
Но всё было правдой, иначе не складывалось и себя, увы, обмануть не получалось. Он больше не имел права называться нормальным и пытаться себя таковым считать. За три дня Джерри уничтожил его веру в то, что он сможет жить обычной жизнью.
Том зажмурился что было сил, сжал челюсти до боли, сквозь стиснутые зубы поскуливая от того, что рвало изнутри, выедало, травило. Никогда он не помышлял, что подумает так и почувствует, но сейчас бы он отдал жизнь за то, чтобы Оскар был жив. Лучше умереть, чем быть убийцей.
Джерри – исчадие ада. Но кровь всё равно на его, Тома, руках. И его будут за это судить.
Он убил человека. Ещё одного. Оборвал жизнь своими руками и чужой головой, но это – болезнь с крысиным именем – не оправдание. Это не оправдывало его даже в собственных глазах.
Он убийца.
И рано или поздно о его жутком деянии узнают и справедливо накажут. Закроют теперь уже до конца дней в больнице или посадят в тюрьму. И он вынужден будет до последнего вздоха помнить о том, что сделал, не имея возможности забыться и убежать.
От этих мыслей Том почувствовал, как сердце медленно опускается куда-то вниз и там сжимается, затихает, а после оно сорвалось в болезненно гулкий вальс: медленно, ровно, как метроном.
Он не простит себя и его не простят. И никогда не позволят забыть, куда бы он ни попал – ни в больнице, ни в тюрьме.
Том зажал ладонью рот, сгорая изнутри, погибая, роняя жгучие слёзы. И вдруг в пропитанной светом тишине прозвучал дверной звонок.
Дыхание оборвалось, сердце начало биться тихо и быстро-быстро. Он поднял взгляд к дверному проёму. Вот и всё, за ним пришли.
Звонок протяжно, настойчиво повторился.
Том подорвался с места, заметался в охватившей сознание и тело панике. Он не хотел в тюрьму, он не хотел жить за решёткой и до глубокой старости помнить, он не мог представить, как будет смотреть на суде в глаза отцу Оскара.
Кинувшись к кровати, Том сорвал с неё простыню и принялся отчаянно дёргать, пытаясь порвать. Счёт шёл на секунды.
Треск наконец поддавшейся дорогой ткани смешался с гулом в ушах. Он потянул за разрыв, отрывая от простыни ленту, почти ничего не видя из-за пелены слёз.
- Что ты делаешь?!
Том подскочил на месте и развернулся на голос, во все глаза, безумным от истерики, шока и неверия взглядом впившись в стоящего на пороге Оскара.
- Ты мне квартиру решил порушить? – добавил тот, подошёл и, бегло оглядев разорванную простынь и нахмурившись, добавил: - Не понял? Ты что, повеситься собирался?
Том не отвечал, не моргал, только подбородок мелко дрожал. Не веря своим глазам и не разбирая смысла его претензий, он шагнул к Оскару, коснулся плеча, затем провёл ладонью по щеке, скользя взглядом по лицу и заглядывая в глаза так, словно видел что-то совершенно диковинное, необъяснимое.
Оскар даже замолчал от такого необычного поведения, затем перехватил его запястье и опустил.
- Что с тобой такое? Что за беспричинный приступ нежности и любви?
- Оскар, ты жив…
У Шулеймана в изумлении брови дрогнули вверх, затем он окинул его скептическим взглядом и ответил:
- Вот это поворот… Ты запасы мои нашёл, что тебя так переклинило?
- Какие запасы?
- Порошок, колёса… Разное. Что брал?
- Ничего не брал, - Том чуть мотнул головой, всё ещё не сводя с него глаз, затем потянулся к нему и обнял, расплывшись в улыбке, хоть по щекам по-прежнему текли слёзы. – Оскар, ты жив. Как же я рад тебя видеть… Я так испугался…
И плевать на всё, что было, на все некрасивые слова Оскара и поступки. Том уже простил его. Главное, что он жив.
Но радость и облегчение треснули и разлетелись на тысячи осколков, когда в голову пришла мысль: «Если это была не кровь Оскара, то чья?».
- Где Дами? – отпрянув от него, испуганно спросил Том.
- Там она, спит в коридоре. Дами!
Собака прибежала и ощетинилась у порога, смотря на Тома, но после, принюхавшись к чему-то неуловимому в воздухе, успокоилась. Признала.