Страница 12 из 21
По мнению ученых, кочевая экономика показывала наивысшую эффективность, ведь занятые кочевниками бесплодные территории «не могли быть улучшены… при данном состоянии нашей техники и наших знаний». Е.М. Тимофеев с уважением к труду и умениям кочевников подчеркивал, что казахи «ухитряются превратить в шерсть, мясо и шкуры кормовые ресурсы чернополынных степей или зарослей солянок и камышей»301, то есть самых тяжелых для освоения земель.
Ученые были уверены в том, что кочевничество не исключает высокую культуру302, ведь «дикость и кочевое хозяйство, равно как кочевое хозяйство и неустойчивость, вовсе не синонимы»303. Сотрудник Наркомзема Казахстана Д. Букинич отмечал, что кочевая экономика – самоценна и это не какая-то «пережиточная» стадия, через которую якобы «проходили все малокультурные народы»304.
Общий вывод, который делало большинство ученых относительно судьбы кочевой цивилизации, был таким – она прочна, у нее есть будущее305 и она сохранится, «по-видимому… навсегда»306. С.П. Швецов прогнозировал, что кочевание даже упрочится, ведь с повышением численности населения «нужда в обладании сухими степями… будет все возрастать»307. Ученые не сомневались во временном характере перехода части кочевников к оседлости в начале 1920-х гг., которое произошло в результате колоссального сокращения поголовья скота308 в тяжелое время революции и Гражданской войны.
Сторонники взвешенного подхода к кочевой цивилизации были уверены во вредности ускоренного или принудительного перевода кочевников на оседлость. Некоторые ученые высказывались о наличии «“кочевых инстинктов”, которые никогда не приведут кочевника к оседлости»309. Даже те специалисты, которые были уверены в обратном и выступали за коренное «переформатирование» кочевой экономики, говорили о вредности оседания. Сотрудники Среднеазиатского госуниверситета П. Погорельский и В. Батраков считали, что «обоседление… отодвинет задачи революции… на неопределенно долгое время». Они сделали вывод, что «в ближайшем будущем осесть кочевникам нельзя, хотя бы потому, что этого негде сделать»310. А.П. Потоцкий отмечал, что оседание потребует огромных «капитальных затрат на улучшение земельных площадей»311. С этим соглашались и некоторые партийцы – так, инструктор Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б) Кахелли по результатам обследования Туркмении в 1927 г. пришел к заключению о невозможности оседания кочевников «вследствие разбросанности пастбищных угодий»312.
М.Г. Сириус рассчитал, что за 15 лет (с 1926 по 1941 г.) в Казахстане смогло бы осесть не более 5–5,5 % кочевников313. А.Н. Донич, соглашаясь, что «оседать в кочевых районах почти негде», приводил интересный пример: в Адаевском округе314 кочевники ушли от созданных для них советских «культпунктов» из-за разорительности исполнения традиционного обычая «гостевания», то есть полного содержания всех, кто приезжал на «культпункты» к врачу, агроному и другим специалистам315. Таким образом, мешали оседанию еще и этнографические особенности кочевых народов. Кочевники, жившие рядом с «культ-пунктами», которые в перспективе могли бы стать «точками оседания», по праву считали себя традиционными «хозяевами» этого места, обязанными содержать всех гостей. Однако это оказалось крайне разорительным, ведь обычно в степи не бывало так много посетителей, сколько их оказалось у «культ-пунктов».
Перспективы развития «кочевых» регионов СССР виделись многим ученым и их сторонникам только в сохранении кочевой животноводческой экономики316. Е.М. Тимофеев призывал ее «не губить, а наоборот, поощрять… развивать», «помогать, а не бороться»317.
Власти некоторых регионов иногда соглашались с мнением о необходимости взвешенного отношения к кочевой цивилизации. В августе 1928 г. Третий пленум Киргизского обкома ВКП(б) постановил «признать наиболее целесообразной структурой скотоводческого хозяйства Кир[гизской] АССР полукочевую форму»318.
Кроме ученых, специалистов-практиков и некоторых советских и партийных чиновников, мнение о вредности и ненужности оседания кочевых народов разделяли местные национальные и религиозные деятели. В Казахстане к ним относились прежде всего бывшие члены партии «Алаш» А. Байтурсунов (в 1920-х гг. занимал должность наркома просвещения Казахстана) и А. Букейханов319. В Бурятии и Калмыкии против оседлости выступало духовенство. Глава калмыцких буддистов Шаджин-лама Л.Ш. Тепкин был уверен в том, что земледелие – «не для калмыков»320. Священнослужители убеждали мирян, что переход на оседлый образ жизни ухудшит их материальное положение, затруднит кормовое обеспечение скота321. Такие утверждения восходили к сакральному, бережному отношению кочевых народов к земле, вплоть до запрета ее вскапывать. Воспрещалось копать землю и по буддийскому учению, поскольку пахота влечет за собой уничтожение бесчисленного множества живых существ (насекомых и пр.)322.
Ученые выдвигали конкретные предложения по «переформатированию» кочевой экономики и условий жизни в «кочевых» регионах СССР. Они были уверены, что «устойчивое кочевое хозяйство… может приобщиться к благам цивилизации почти в той же степени, что и хозяйство полеводческое»323.
Реконструкция кочевой экономики была возможна и необходима, «но только на основе существующих форм хозяйства»324, которые просто нужно было рационализировать325.
Одним из наиболее важных предложений была интенсификация животноводства – прежде всего для увеличения товарности кочевой экономики326. (Именно ее натуральный характер был одной из главных «претензий» к кочевникам со стороны властей.) Е.А. Полочанский рассчитал, что пастбищная площадь Казахстана могла обеспечить прокорм для 75 млн голов скота (а в 1926 г. в республике было 26,5 млн голов). Таким образом, этот регион был способен «целиком покрыть все потребности Союза на все виды продукции животноводства»327. Н.П. Огановский выступал за дальнейшее развитие скотоводства на Южном Алтае328. Т.Р. Рыскулов писал, что в Киргизии животноводство должно принять «промышленный характер»329.
Конкретные меры по развитию кочевого хозяйства прежде всего включали организацию обеспечения скота зимними кормами330, что должно было спасти от главного бича кочевой экономики – джута331. Сюда же относились землеустройство, включая обводнение332, расширение искусственного травосеяния, правильное использование пастбищных запасов, рационализация скотоводства с усилением в нем промышленных пород, усиление борьбы с эпизоотиями333. По линии Наркомата промышленности и торговли нужно было принять меры по приему у кочевников продукции животноводства и «распылению промтоваров для удовлетворения нужд кочевого населения»334. Все это должно было привести к интеграции кочевников в общегосударственную экономику.
Интересными были идеи ученых об использовании иностранного опыта. В 1928 г. профессор А.А. Рыбников (ближайший сподвижник выдающегося экономиста А.В. Чаянова) и М. Фаизов получили поручение от Наркомата земледелия Казахстана – изучить «экономическое лицо» района Туркестано-Сибирской магистрали. Они провели экспедиционные исследования и в октябре 1929 г. выдвинули предложение – создать у кочевников «трудовые самоснабжающие хозяйства» на семейной основе (то есть по сути фермерские хозяйства, как в США и других странах) с выделением каждому по 70–90 га удобной земли. Сотрудник Госплана Казахстана П.Л. Ясинский в апреле 1930 г. (в разгар начала массовой коллективизации) на пленуме Первого казахстанского научно-исследовательского краеведческого съезда заявил, что «необходимо… на комиссионных началах допустить иностранцев, в особенности американцев, к работе по реконструкции нашего животноводства»335.