Сердце матери

И вот с этим они пили чай?!

— Господи, ну и урод, — пробормотала Оля. Женька шевельнулся — и уставился на неё снизу вверх широко раскрытыми глазами.

— Только не говори мне… — начал он. И не закончил: язык снова пришёл в движение, прицелился, потянулся к двум — теперь двум! — лежащим на полу мишеням. Оля едва успела откатиться в сторону, когда длинный красный отросток, похожий на сырой кусок говядины, хлестнул по месту, где они только что лежали.

— Нихрена себе! — не сдержала возгласа Оля. — И как ты с этим драться собрался?

Женька метнулся подальше от языка буквально на миг позже её. С виду успешно: вроде не зацепило. Приподнялся и сел — уже в комнате, ближе к стене, докуда не мог достать смертоносный язык.

— Уже никак, — последовал короткий ответ. — Не получается с первого раза — значит, или бежишь, или… ау!

Он не успел договорить: вздрогнул и прикусил губу. Лицо исказилось болезненной гримасой.

— Эй, эй, эй, что случилось? Задело всё-таки? — Оля попыталась подобраться поближе. Чудовище в дверном проходе следило за ними многими десятками глаз и — она была готова поклясться! — ухмылялось, наблюдая, как забавно и беспомощно трепыхаются будущие жертвы.

— Отойди! — Женька оттолкнул её раньше, чем она успела дотронуться до его руки. Оле было показалось, будто чудовище и впрямь ухитрилось его достать — но на коже одноклассника не виднелось ни единого следа. И всё же он морщился, как от удара, и прижимал руку куда-то к ключице.

— Может, объяснишь? — поинтересовалась Оля, прижимаясь к стене рядом с ним. — И что теперь?

— Это фантомное, — пояснил Женька. — Слюна вызывает иллюзии… Думаешь… я такой идиот, будто поверю, что оно действительно стреляет… ауч! — кислотой? Тогда бы в полу дырка осталась, он же деревянный… и ещё… ты бы тогда видела, и… ай, да твою мать!

— А боль, похоже, вполне реальная, — сочувственно заметила Оля. Тот кивнул.

— Ещё бы! Нужно же ему как-то… удерживать нас на месте. Вот чёрт… ощущение, будто кожу живьём снимают. Лучше даже не пробуй.

Паузы между его словами становились всё длиннее. А тварь пришла в движение: медленно, но неумолимо она поползла по потолку, разворачиваясь, втекая в комнату, так, чтобы язык наконец дотянулся до беглецов.

Оле стало страшно. Адреналин уходил, и теперь она понимала, что натворила. Они оказались заперты: отступление преграждала чёрная масса, отростки которой тянулись по проходу, а единственное оружие — фонарик — теперь было бесполезно.

Конечно, всё ещё можно было выскочить в окно, но…

— Ты встать можешь? — спросила Оля, заранее зная ответ. Женька качнул головой.

— Понятия не имею, сколько ещё это продлится. И нет… с окном не выгорит. Доберётся. Теперь… точно доберётся. Молодец… блин… ну и зачем?

Он снова дёрнулся и опустил голову. Оля вздохнула, коснулась жёсткой ткани его свитера.

— Ну… по крайней мере, я спасла нам несколько минут жизни. Хоть какое-то утешение.

— И проебала свою, ага, — фыркнул тот, но её руку не убрал. — Нафига? Если умирать… так вместе, что ли?

— Вроде того.

Оля пододвинулась поближе, положила голову на плечо Женьки и закрыла глаза. Ждать пришлось недолго: меньше чем через минуту над головой раздались знакомые хлюпанье и чавканье. Ещё чуть-чуть — и язык схватит их, одного за другим, растворит в бесконечной чёрной бездне рта. Или — хуже: проникнет внутрь, отнимет тело, заставит играть по своим правилам. Сделает безвольной марионеткой, как когда-то Марину.

Что ж. По крайней мере, у того, кто останется, будет шанс убить тварь. Хотя вряд ли кто-то останется. И вряд ли у второго хватит сил сделать то, что когда-то сделала Женькина мать.

Им больше некого было защищать. У них не было возможности противостоять его воле.

В последний момент Оля всё же не выдержала: приоткрыла глаза и посмотрела наверх. И язык чудовища метнулся ей навстречу.

Что-то металлическое блеснуло в воздухе, и комнату расколол невозможный тысячеголосый вопль. Язык не долетел до цели. Он остался висеть над лицом Оли, пригвождённый к стене, как причудливый трофей.

— Что?!

Она распахнула глаза окончательно. Отшатнулась в сторону — подальше от твари, пусть и обездвиженной. Ещё раз проморгалась, не в силах поверить собственным глазам.

Из языка торчал здоровенный металлический гвоздь.

А в дверном проходе, откуда стекали остатки чёрной жижи, стояла Марина с газовым гвоздомётом в руках.

========== Часть 8 ==========

— Правило первое, — пробормотала женщина, делая первый неловкий шаг в комнату, — никогда не забывать, где лежат инструменты. А они лежат на кухне. И всегда там лежали. Мог бы вспомнить и раньше.

Она вскинула устройство на уровень глаз, заложила внутрь новый гвоздь и выстрелила ещё раз. На этот раз — в алчную, широко распахнутую тёмную пасть.

Вопль стал невыносимым. Чёрные ошмётки таяли, смазывались, истлевали. Капали на землю бессильной жижей, превращаясь в застывшие мазутные капли. Тварь на потолке издыхала — и, поверженная, пыталась нанести последний отчаянный удар.

Один из ошмётков рванулся было в сторону Марины, ударился о её светлую блузку — и рассыпался на мелкие чёрные капли, которые растаяли в воздухе, не долетев до пола.

— Не выйдет, — она качнула головой и грустно усмехнулась, на миг неуловимо напомнив своего сына. — Я уже умерла. Двух раз не бывает ведь, да?

И выпустила третий, последний гвоздь прямо в один из широко распахнутых глаз существа.

Словно заворожённая, Оля следила за тем, как корчится на потолке обезвреженная тварь, как тают, обращаясь в ничто, уродливые чёрные отростки. Как скукоживается и захлопывается пасть, не в силах втянуть в себя обезображенный, пригвождённый к стене язык.

Теперь она будет видеть такое постоянно. И это был её собственный выбор.

Оля очнулась, лишь когда Марина выронила гвоздомёт и тот с оглушительным грохотом упал на паркет. Мать качнулась, как травинка на ветру — и опустилась на колени. Нет: на руки вовремя подоспевшего Женьки.

— Поверить не могу, — пробормотал он, глядя на женщину, как на ожившее чудо. — Ты… ты живая?

— Правило второе, — Марина приподняла руку и легко щёлкнула сына по носу. — Не верь. Не верь тому, что видишь. Ты же как-то дожил до своих лет, верно? Должен уже знать…

— Но как ты…

— Тише-тише, — та улыбнулась, снова став до боли похожей на Женьку — то ли тонкими чертами лица, то ли странными, слишком светлыми серыми глазами. — Боже, как ты вырос… забавно, Димка всегда говорил, что ты моя копия, а ты стал похожим на него. Только глаза мои…

— Но вы и правда похожи, — вмешалась Оля сбоку. Ей вдруг стало ужасно неловко, как будто она подсматривает в замочную скважину: воссоединение Женьки с матерью казалось глубоко личным делом, на которое негоже глядеть посторонним.

— О… это та девушка.

Марина, до того безвольно висевшая на руках Женьки, приподнялась и медленно села. Окинула Олю взглядом — настоящим, живым, а не тем, что тогда, во время чаепития. Почти таким же оценивающим, но не холодным и злым, а тёплым, почти радостным.

— Я Оля, — пробормотала Оля, чувствуя себя невероятно глупо.

— Да. Я знаю. — Марина кивнула. — Ты очень смелая. И добрая. Я всё видела, когда смотрела его глазами, всё до последней минуты.

— Его глазами? — переспросил Женька. Мать снова рассеянно улыбнулась.

— Ох, до чего же вы все неопытные ещё… его глазами, конечно. И пока пили чай, и пока пытались скормить мне этот отравленный кекс. Чья это была идея?

— Моя, — сконфуженно призналась Оля. Уши горели. Появление настоящей Марины изменило всё, и теперь недавнее решение отравить Женькину мать казалось не просто глупым — циничным и жестоким. Она была готова к любой реакции — но не к той, что последовала.

— Молодец, — Марина кивнула. — Женя, держись её, у неё хорошая смекалка. То, что ты сказал тогда… она ведь на самом деле пока не твоя девушка?

— Пока?! — Оля и Женька выпалили это практически хором, и мать засмеялась, безумно довольная их реакцией.