Сердце матери

— Правило третье. Семьи, где у всех членов есть способность, обычно намного крепче…

— Не продолжай, — перебил Женька. — Даже слышать об этом не хочу. Нет, нет, нет. Ни за что. Никаких семей.

— Я тоже так говорила, — ответила Марина и поморщилась. — А потом Димка… какая жалость. Хотела бы я с ним поговорить. А в результате тебе придётся объяснять, откуда в потолке взялись гвозди.

Оля машинально задрала голову вверх и уставилась на всё ещё торчавшие из штукатурки металлические штыри. Длинные, блестящие. Скрыть точно не выйдет.

Стоп. Что она имела в виду — «хотела бы поговорить»?!

— Ты же не… — Женька, как всегда, догадался первым. Оля перевела взгляд обратно на Марину: та улыбалась, хотя в глазах стояли слёзы.

— Я же сказала. Не верь тому, что видишь. Я уже мертва. Много лет. Жизнь во мне поддерживало только это существо, а теперь, когда его нет… у меня больше ничего не осталось.

— Но… но как же…

На Женьку было больно смотреть. Оля никогда раньше не видела, как выглядит человек, который обрёл что-то невероятно дорогое — и тут же потерял навсегда, уже без возможности вернуть. Теперь видела. И лучше бы и дальше оставалась в неведении.

— Ну-ну, чего ты, — Марина ласково провела руками по его волосам, убрала за уши непослушные пряди. — Жил же как-то без меня девять лет, верно? Вот и дальше проживёшь. Ты уже взрослый. И ты не один.

— Но это неправильно!

— С чего бы? Все когда-нибудь умирают. — Она вздохнула. — Я бы сама не хотела, поверь. Но мне и так не следовало возвращаться. Моё сознание должно было умереть давным-давно.

— Так почему тогда… — пробормотал Женька. — Если такого не могло быть, то как… в твоей тетради про это не было. Ни слова.

— Сердце матери, сынок, — туманно ответила Марина. — Только оно.

— Что, этот сраный кексик?

Женщина рассмеялась, запрокинув голову, и на миг Оля осознала, какой же красивой была мать Женьки раньше, до того как её судьбу перечеркнуло алчное существо. До того как она отдала свою жизнь за жизнь сына.

— Кексик был волшебен, но нет, он всё же ни при чём. Глупые. Сердце матери — это не метафора. Я серьёзно. Именно оно дало мне силы снова встать на ноги… пусть и ненадолго. Но очень вовремя… вы уже были готовы сдаться.

— А что нам оставалось? — тихо заметил Женька. — В окно не выпрыгнешь, в дверь тоже никак… а здесь толком ничего нет.

Мать покачала головой и снова бессильно опустилась на его колени.

— Правило четвёртое, малыш, — никогда не сдаваться. Я его нарушила однажды. А в результате случилось это всё. Понимаешь? Не бояться, не сдаваться. Не отчаиваться.

— Что, даже, — голос одноклассника дрожал, будто он был готов расплакаться, как ребёнок, — даже сейчас? Когда ты умираешь?

— Даже сейчас, — кивнула Марина. — Не отчаивайся. И не переживай слишком сильно. Знаешь… я могу сделать так, чтобы вам с папой не пришлось по мне тосковать. Это существо оставило… кое-что напоследок. Я могу сделать так, что вы не вспомните о моём существовании. Будете думать, что я так и умерла девять лет назад — это ведь почти правда.

Марина прерывисто выдохнула и закрыла глаза. Женька затряс головой, хотя сейчас мать не могла его видеть.

— Ни за что! Не скажу за отца, но я… ни за что!

— Я тоже, — быстро добавила Оля, — не хочу забывать. Не надо. Пожалуйста.

Мать засмеялась и снова приоткрыла глаза. Уже не такие яркие: помутневшие, покрывшиеся пеленой. Время уходило. Кожа на висках натянулась, высохла, как у мумии, и Марина будто разом стала лет на десять старше — впрочем, она такой и была.

— А я всё-таки в вас не ошиблась. Ни в одном из вас. Ладно. Только не рассказывайте Диме… я боюсь, он не оценит, если вы ему сообщите. Про чудовищ. Про это всё. Про меня.

— Мам… — позвал Женька. — Неужели и правда нет никаких шансов?

— Нет, малыш. Но, знаешь… я рада, что успела ещё раз увидеть тебя, такого взрослого. И эту чудесную девушку.

Оля смутилась и отвела глаза. «Чудесная»? Это она-то? Ничего толком не сделала, только испортила всё да ещё обрекла себя на постоянную опасность. Чего тут чудесного? Безрассудность? О да, она, пожалуй, и впрямь была феерической.

— Эй, — окликнула её Марина, — правило четвёртое, помнишь? Ты отлично справилась. И с кексом, и со всем остальным… передай своим родителям, чтобы тобой гордились. Я бы гордилась, будь ты моей дочерью.

В глазах предательски защипало, и Оля отвернулась. Настоящая Марина оказалась такой хорошей! Будь она злюкой, как Вивла, справиться было бы куда легче. И ведь даже не родственница! Почему тогда ощущается знакомой с детства?

— И тобой я тоже горжусь, — мать перевела взгляд на Женьку и тепло улыбнулась. — Ты вырос ровно таким, каким я хотела бы тебя видеть. Сильным. Упрямым. Пока ещё не слишком опытным — но это пройдёт… всегда проходит.

Марина потянулась было рукой к Женькиной щеке — и бессильно уронила кисть. Она угасала стремительно. Ещё минута — и в ней вовсе не останется жизни.

— Изучай мою книгу, там много важного… а ты, девушка, — присматривай за ним. Если он и впрямь в меня, может случаем наворотить… такого, что не расхлебаешь.

— Мам, нет, — Женька склонился над матерью, теперь уже не скрывая слёз и подступающего отчаяния, — пожалуйста! Ты… ты не можешь сейчас вот так умереть!

— Я уже умерла, — напомнила Марина. — Не плачь. Я люблю тебя. И всегда буду любить. Правило пятое — я всегда буду тебя лю…

Она умолкла на полуслове, не договорив. Осталась лежать на коленях сына: хрупкая, высушенная оболочка, что ещё несколько минут назад была цветущей женщиной. Нет, не была — казалась.

Казалась, повторила себе Оля. Марина умерла давно. А сейчас они видели лишь призрак. Призрак, что спас их обоих, посмертно отомстив твари, что когда-то забрала его жизнь и семью.

Она не решилась ничего сказать Женьке. Лишь подошла поближе и села рядом, уже привычным движением прижавшись щекой к его плечу. Ещё несколько минут они сидели в тишине и наблюдали, как медленно тает, смешиваясь с пылью, высохшее тело матери. Исчезает, рассыпается в прах. В прах, в который за девять лет оно и должно было превратиться.

— Она сказала, — когда Женька наконец нарушил тишину, его голос звучал хрипло, но твёрдо, — сердце матери. И она говорила не про кекс.

— Нет, — качнула головой Оля. — Совершенно точно не про кекс.

— Вот, значит, как…

Больше он ничего не сказал. Лишь тяжело вздохнул и ласково провёл пальцами по тонкому слою устлавшей пол серой пыли.

========== Эпилог ==========

В последний день первой четверти Оле дышалось по-особенному глубоко. Ну наконец-то! Никаких больше контрольных, никаких тестов и зачётов. Слава богу, никакой Вивлы и никаких истеричных воплей разъярённой Жужелицы. Ещё как минимум на неделю! И оценки в дневнике не такие плохие, какими могли быть.

Вернутся родители — порадует их хорошим табелем.

Она выбежала из школьных дверей, на ходу натягивая шапку пониже на лоб. Холодно. Вот теперь уже точно дубак: два дня назад выпал снег да так и не растаял, оставшись украшать улицу белоснежным безжизненным ковром.

Оля всмотрелась в толпу. Бесполезно. Даже на вручение не пришёл — и теперь ей придётся тащиться к нему домой, отдавать несчастный дневник с оценками. За кого он, спрашивается, её принимает? За прислугу?

Ворчала она без обиды, скорее по инерции. На следующий день после расправы над чудовищем в его квартире Женька всё-таки свалился с температурой и проболел весь сезон контрольных. В какой-то степени Оля почти завидовала: все главные неадекваты их школы в преддверии каникул словно взбесились и драли с учеников семь шкур.

Разве что с оценками беда. Но в одной четверти — не страшно. Да и потом, что они, звери, что ли, не войдут в положение? Ну, кроме Вивлы — та действительно зверь.

Мимо прошелестела, шевеля многочисленными лапками, жуткого вида паукообразная тень, и Оля поспешно отвела глаза. Она всё никак не могла привыкнуть. Их оказалось много, слишком много, куда больше, чем она представляла по Женькиным рассказам. Но он оказался прав: не замечать и впрямь оказалось не так трудно. Особенно после такого «боевого крещения», какое было у неё.