Сердце матери

— И думать забудь. Кости переломаешь, а ей никто не помешает выбраться из квартиры.

Она не заметила, как Женька оказался за её спиной. Одноклассник подошёл настолько бесшумно, что Оля едва не подпрыгнула от неожиданности, когда на её плечи легли чужие руки и развернули в противоположную сторону.

— Беги через дверь, — посоветовал он. — Как только она откроется — выбегай в коридор, хватай куртку и вали отсюда. И никогда больше не вспоминай, хорошо?

Оля вскинула голову и пристально посмотрела ему в глаза. Серые. Светлые, как у матери, и такие же тревожные. Что-то в них читалось неясное, такое, отчего она вся заледенела внутри. Нет, не может быть.

— Что ты задумал? — шепнула она, холодея.

— Что-то очень глупое, — ответил Женька. — Возможно… да нет, скорее всего, смертельно опасное. Только ты здесь ни при чём, это я тебя втянул. Так что беги. И не оглядывайся. Я… не хочу, чтобы из-за меня пострадал кто-то ещё.

Оля замотала головой, чувствуя, как бьёт по щекам коса. Нет уж. Нет уж, она сама пришла сюда, сама добровольно подписалась на опасность, так что теперь никуда не побежит одна! Но страх всё ещё сковывал мышцы, подкашивал ноги, шептал: да, да, беги. Беги от этого странного парня и не возвращайся. Беги, чтобы дома позвонить Стаське и пригласить её на пиццу. Беги, устраивай свой девичник, смотри сериалы, не думай больше о чудовищах, никогда больше не думай о чудовищах.

И о том, что случится здесь, в этой маленькой квартирке, после твоего ухода — тоже не думай.

— Не смей!.. — всё-таки вырвалось у неё жалкое, беспомощное.

— Придётся, — оборвал её Женька. Ручка двери скрипуче качнулась вверх-вниз: «мать» была уже за дверью.

Оля успела сделать один только шаг к выходу, когда створка распахнулась, едва не слетев с петель. В комнате стало темно. Темнее, чем раньше, темнее, чем на улице, словно на окна наклеили чёрную плёнку. Словно грозовые тучи закрыли солнце. Словно разом наступила ночь.

Она попыталась рассмотреть что-то сквозь эту темноту. Безуспешно. Понятно становилось одно: приветливой Марины в коридоре не было. Что бы ни стояло за дверью, это была уже не она.

Не её тело. А то, что убило её, неведомая тварь с красными глазами. В своём настоящем облике, которого Оля не могла видеть.

Она снова ощутила на плечах Женькины руки: они толкнули её к двери, и Оля по инерции сделала ещё один шаг в проход.

— Смелей! Оно для тебя не опасно, потому что ты его не видишь. Просто выходи в коридор и убегай! Так быстро, как можешь.

Убегать не хотелось. Убегать, оставлять его здесь, одного, на произвол судьбы, рядом с жутким существом, которое убило его мать. С другой стороны… что она может сделать? Даже увидеть эту тварь не может!

Вдруг и вправду лучше уйти?

Её толкнули в спину ещё раз, уже более настойчиво, и Оля решилась. Набрала полную грудь воздуха — и ринулась в тёмный проход.

Темнота коридора облепила тело, закутала в себя, как в шаль. Она вслепую выскочила в коридор, нашарила вешалку, на ощупь попыталась найти куртку. Наугад ткнула рукой туда, где должна была торчать дверная ручка. Почти повернула ключ в замке.

Ещё немного — и Оля уйдёт, и ноги её здесь больше не будет. И всё. Что случится с Женькой, будет знать только он сам да неведомая тварь, что похищает чужие тела.

Где-то на кухне наверняка валялось тело той, что когда-то была Мариной. Пустая, безжизненная оболочка, настоящая душа которой умерла девять лет назад.

У Оли защипало в глазах. Это несправедливо! Всё не может закончиться вот так! Пускай «Сердце матери» провалилось, но ведь должен же быть ещё какой-то способ… такой, чтобы никто больше не умер. Кроме чудовища.

И тут до неё донёсся голос Женьки — ровный и уверенный, как всегда, но одновременно звенящий натянутой струной. Совсем не такой, каким Оля его слышала, когда он рассказывал о матери.

— Эй, ты. Думаешь, победила? А вот хрен тебе.

Оля замерла у самой двери. Ей не хватило какой-то жалкой секунды, чтобы выйти: темноту взрезал ослепительный белый луч света. Луч, направленный в потолок. Теперь она увидела: Женька стоял в проходе и держал в вытянутой руке фонарик.

Тот самый. Маленький, детский. Он что, всё это время таскал его в кармане?

— Зайки-зайки, баю-бай, да? — продолжил одноклассник. — Так она, кажется, тогда сказала? Думаешь, я не помню? Я всё помню. А ты, — он шагнул вперёд, — сегодня умрёшь.

У Оли мурашки пошли по коже. Она сама уже не понимала, кто из них выглядел страшнее: невидимое чудовище или вполне видимый Женька, которому, судя по виду, было больше нечего терять.

А значит — нечего бояться. А значит…

— Знаешь, я раньше никогда такого не делал, — продолжил он тем временем, всё так же буравя лучом света невидимку. Оля тихонько отползла в угол, подальше от луча: не хватало только попасться на глаза в такой момент.

Она больше не хотела уходить. Она больше не хотела не знать правды. Женька выглядел так, будто вполне справляется, но, если ему вдруг понадобится её помощь — она будет здесь.

— Но всё однажды бывает в первый раз, да? Я читал у неё: если человек не боится, у него есть шанс. Шанс не просто уйти, а победить. А я тебя больше не боюсь. Просто ненавижу. Всей душой.

Это он о материнском дневнике, поняла Оля. Она там таких записей не видела. Ещё один секрет, который Женька, как всегда, предпочёл скрыть? Да какой там секрет: пока оно было его матерью, он не мог оставаться спокойным. А значит, это не сработало бы.

То ли дело теперь, когда оно даже близко не похоже на его мать. Вот только…

Так ли он уверен в себе, как думает?

Оля смотрела как заворожённая. Вот Женька вскидывает руку с фонариком ещё выше, будто преследует убегающее существо. Вот делает шаг вперёд, наступает — атакует, теснит тварь подальше от себя. В дальний угол. В темноту. В небытие.

Она уже почти поверила, что ему удастся, когда луч фонарика мигнул и погас, и на коридор снова обрушилась темнота. А в темноте — она услышала это собственными ушами! — раздалось злобное шипение, точно кто-то наступил на хвост коту.

— Батарейка! Да твою мать… — бессильно выругался сбоку невидимый Женька. Похоже, он всё ещё стоял в коридоре — но теперь уже в темноте, безоружный, на территории невидимой твари, и о победе не могло идти и речи.

Оля изо всех сил напрягла глаза. Прислушалась к шорохам и шепоткам, что раздавались из другого угла. Вспомнила все странные скрипы из шкафа, неясные тени, что порой пробегают по потолку над кроватью. Вспомнила, как порой замирает отражение в зеркале. Как дети на детской площадке иногда смотрят волком, будто они — и не дети совсем. Как надтреснуто улыбаются зловещие бабульки в электричках и как заманчиво порой выглядит край платформы, будто кто-то невидимый зовёт: прыгни, прыгни.

Пускай это опасно. Пускай она не сможет вернуть всё назад. Пускай ей всю жизнь придётся делать вид, будто ничего не происходит, как Женьке и его матери — сейчас Оля хотела видеть. Видеть не только смутные, расплывчатые силуэты, что мелькали в коридорах закольцованного дома — а всё и всех. Всех до единого, даже тех, кто скрывается от посторонних глаз.

Потому что иначе было нельзя. Потому что только так она могла ему помочь.

И Оля увидела. Увидела — и ринулась вперёд, в последний момент сшибая Женьку с ног и падая вместе с ним на холодный коридорный ламинат.

Тот был горячим, как печка. Что, всё-таки простыл и не сказал ей? С глаз будто спадала пелена, и темнота становилась чётче, яснее, а сквозь неё проступали уродливые, гротескные очертания. Так вот она какая, эта чёртова способность?

Женька что-то болезненно прошипел и дёрнулся.

— Ты что… сдурела? Сказал же бежать…

— Молчи, а, — Оля подняла голову и уставилась на существо, которое теперь предстало перед ней в своём истинном безобразном виде. Будто чёрный сгусток слизи свешивался с потолка. Бесформенный, жирный, истекающий вонючим соком. Утыканный бесчисленными красными глазами, точно сыр — дырами. С жадным чавканьем тянулся к ним слюнявый, невероятно длинный язык — тянулся вновь, во второй раз. Первый удар прошёл мимо: Оля помешала твари, вовремя оттолкнув Женьку.