Часы бьют полночь

— Ну, как сказать, — усмехнулся тот. — Вырубить и притащить к этому чуваку с протезом — тоже не слишком хороший исход. А уж он найдёт способ уговорить на симбиоз и тебя, поверь. Вот тебе и тела-дым, и души-огонь.

— Так ты всё-таки что-то помнишь?

— Нет. Но могу догадываться, что этот парень и Кирилл из маминого дневника — одно и то же лицо. И он поехавший наглухо.

Оля открыла уже рот, чтобы спросить, как он вообще додумался до такого вывода, но не успела. Женька вдруг перехватил её за талию — крепко, сильно — и дёрнул совсем не в ту сторону, в которую они двигались до того.

— Что ещё за?.. — вырвалось у Оли. Громко, слишком громко: кто-то из танцующих с неодобрением покосился на них. — Это снова… не ты?

Он не ответил. Лишь наклонился к её лицу и посмотрел в глаза, странно, по-птичьи повернув голову.

Красные вспышки в глазах стали настолько яркими, что, казалось, отсвечивали на щёки. Или это блики от гирлянд создают причудливую игру света на лице?

— Отпусти, — пробормотала Оля, холодея, но хватка стала только сильнее. Теперь оно действовало не с яростью потревоженного зверя, но с холодным расчётом, и отбиться она уже не могла.

Они сделали шаг. И ещё. И ещё. Мазутная масса заурчала, потекла к ним чёрным склизким ковром.

Оля скосила глаза на табло: почти двенадцать. Почти Новый год. Буквально полминутки осталось. Вон уже и люди собираются у большого проектора, где вот-вот покажут президента, а потом — Спасскую башню и громыхающие на ней часы.

Часы, бьющие полночь.

Чёрная масса коснулась её ботинок, и у Оли подкосились ноги. Внутри поднялась холодная паника: нет, нет, не сейчас! Дайте ей ещё несколько мгновений, ещё хотя бы полминуты, полминуты чудес — и она всё исправит, и план претворится в реальность и спасёт обоих, и…

Она с изумлением ощутила, как ослабевает хватка на её руке. Лихорадочное волнение подкатилось к горлу: пришёл-таки в себя? Вовремя, ничего не скажешь!

Чёрные отростки, испещрённые отверстиями, поднялись на уровень её колен. Медленно охватили лодыжки. Ещё чуть-чуть — и станет совсем поздно.

Оля с силой дёрнула кистью, вырывая её из Женькиной ладони. Вторая его рука по-прежнему сжимала её талию и отпускать явно не собиралась, но хоть немного свободы уже было лучше, чем ничего.

Времени почти не оставалось. Либо она сделает это сейчас — либо никогда.

— Ты когда-то говорил, — хриплым от волнения голосом произнесла Оля, — что таскать с собой нож — хорошая идея… так вот, я не согласна.

Освободившейся рукой она пошарила в кармане джинсов. И натолкнулась на нужный предмет почти сразу — маленькую, плоскую пластиковую коробочку. Внутри гремело что-то металлическое.

Женька — или то, что было им — смерил коробочку внимательным взглядом. По свободной руке, теперь безвольно свисающей вдоль тела, прошла еле заметная дрожь.

Отростки поднялись выше. Теперь она ощущала их прикосновение на бёдрах.

— Я не согласна, потому что есть кое-что получше, — прошипела Оля, одним движением пальцев открывая коробочку и стремительно выхватывая её содержимое.

Тусклый металл бритвенного лезвия даже не блестел в свете гирлянд.

Рука Женьки дёрнулась, пошла было вверх — но снова опустилась, не успев перехватить Олино запястье. Похоже, тот, в каком бы состоянии сейчас ни был, всё же старался не дать «этой штуке» помешать ей претворить план в жизнь.

— А теперь дай ладошку, — скомандовала Оля и поудобнее сжала в пальцах лезвие. — Заранее прошу за это проще…

Она не договорила: музыка прервалась. Со стороны центра зала послышались чьи-то радостные возгласы и дружные аплодисменты. Кто-то свистел, кто-то просто хлопал, кто-то выкрикивал бессвязные поздравления.

Уже? Она всё-таки успела?

Оля обернулась и ощутила, как с сердца падает холодный камень. Взрослые, дети, старики — все собрались в центре зала. Все смотрели на экран проектора, где возвышалась величественная Спасская башня.

Вместо вальса из колонок грохнул удар часового механизма.

Часы били полночь. Наступал Новый год.

***

— Сейчас! — пробормотала Оля.

Быстро, пока тот не успел среагировать, она схватила Женьку за правую руку и с силой чиркнула лезвием по его ладони. Поверх старого пореза, вскрывая его, делая из старой раны новую, пробуждая монстра внутри, выпуская его на свет.

Она поняла, что не ошиблась, когда вместе с кровью из зияющего пореза на руке вырвались дымные всполохи. Дело оставалось за малым.

Эта тварь не может существовать вне тела, верно? Вне тела видящего? Тогда это тело Оля ему предоставит! Проще простого: ещё один взмах лезвием, теперь уже по собственной ладони, левой, чтобы легче было вцепиться в его руку, соединить порез с порезом, создать для твари удобный проход из одного человека в другого.

Не-Женька не шевелился и не произносил ни слова. Как будто ждал. Как будто понимал, что так и задумано. Как будто… сам хотел этого?

— Я согласна, — прошептала Оля и закрыла глаза. — Полностью согласна, ещё согласнее, чем он. Так иди же ко мне, сволочь ты этакая. Иди, потому что в том теле тебе сейчас будет… жарко.

Она схватила его за руку — порез к порезу, ладонь к ладони. Тот по-прежнему не реагировал.

Над головой вспыхнул ослепительно белый свет. Наконец-то прожекторы включились. Отлично. Как раз вовремя.

Уши разорвал пронзительный визг: истерично, болезненно завыла мазутно-чёрная масса. Зашевелилась, скукожилась под этим светом, отпуская её ноги, уползая назад, во тьму, из которой когда-то пришла.

Мгновение — и от жижи, что растекалась по всему залу, не осталось и следа.

Туда ей и дорога.

Оля с облегчением вздохнула и отступила назад, в единственное место в этом чёртовом зале, где до сих пор стоял полумрак. В тень огромной новогодней ёлки.

Женька изваянием застыл в пятне света, белоснежного света праздничной иллюминации, пригвоздившего его к одному месту, света, что не давал сделать лишнего шага.

Она помнила: яркий свет парализует их и не даёт двигаться. А значит, когда весь зал залит сиянием, и этот Дом культуры — самое светлое место в городе, существу некуда бежать. Некуда скрыться. Кроме как…

Кровь сочилась между их сплетёнными пальцами.

Часы били полночь. И те, и другие.

Её судьба решалась здесь и сейчас. Невнятные сны, что начались в ноябре, и всё, что случилось после них, — кошачьи трупы, Фролов со змеёй, ссора со Стаськой, травля, «они», убийство, Север, Рэна — всё схлопнулось в точку, одну-единственную точку, где Оля стояла в тени от ёлки и держала Женьку за руку, а между пальцев шевелилось… нечто.

Рука горела. Не болела даже — пылала, заходилась нелюдским жаром, точно по венам и впрямь тёк жидкий огонь, тёк раскалённый металл, текла сумасшедшая, безумная, чудовищная сила.

Женька прерывисто вздохнул и дёрнулся. Поднял на Олю глаза — усталые и тревожные, но знакомые. Человеческие.

Привычного серого цвета, без всяких инфернальных огоньков.

— Что ты… — пробормотал он, всматриваясь в лицо Оли непонимающим, ещё осоловевшим взглядом не проснувшегося до конца человека.

А потом перевёл глаза на их сплетённые пальцы — и недоумение сменилось паникой.

— Да ты с ума сошла! Это что, и есть твой «план»?! Прекрати! Отпусти немедленно, оно же…

Он попытался выдернуть руку, но та, похоже, всё ещё плохо слушалась.

Часы били полночь. Оля улыбнулась.

— Верь мне, — отозвалась она и лишь сильнее стиснула пальцы на его ладони. — Я справлюсь, вот увидишь.

Тело пронзила резкая болезненная вспышка. Руку и вовсе будто раскалённым штырём прошило. Оля не удержалась на ногах: грохнулась на колени, но пальцы не разжала. Нельзя. Рано, слишком рано.

Внутри закипало невыносимое тепло. В свитере, в котором до сих пор было даже прохладно, стало жарко, настолько жарко, что она с трудом подавила желание сорвать с себя ненужную тряпку и остаться посреди зала в одной футболке. Как Женька. Женька, который смотрел на неё теперь уже сверху вниз — встревоженно, даже испуганно.