Часы бьют полночь

Он всё ещё не верил, да?

— Я же сказала, — прошептала Оля, — я спасу нас… обоих.

Руку в последний раз дёрнуло невыносимым спазмом, таким, что она едва не завыла сквозь зубы, а потом отпустило. Ушла боль. Спало оцепенение. Только жар всё плескался внутри, нечеловеческое, колдовское пламя, пламя симбиоза, пламя «этой штуки», что теперь текла по её венам.

А Женька — Женька был свободен. И, едва к нему вернулась способность двигаться, грохнулся на колени рядом с ней. Вырвал из ослабевших Олиных пальцев собственную ладонь. Схватил её за плечи, как тогда, в коридоре, пачкая кровью светлую ткань её свитера. Потряс туда-сюда — голова Оли безвольно мотнулась из стороны в сторону.

— Ты что натворила? — тихо произнёс он, и в голосе слышалась нездоровая дрожь. — Ты… ты понимаешь, что ты вообще сейчас сделала? И это ты называешь — «жертвенность бесполезна»? Оно же… ты же…

Оля попыталась ответить и не смогла выдавить из горла ни слова.

Это ощущалось совсем не так, как она думала. Ей казалось, что придёт сила, но все мышцы охватывала невозможная, гибельная слабость. Почти истома. Ещё чуть-чуть — и она просто закроет глаза и…

Нет! Нельзя отключаться! Нужно сделать это сейчас, пока оно ещё не освоилось внутри её тела! Пока не запретило сделать то, что не смог сделать с ней Женька — не смог или просто не догадался, оставив ей способность видеть взамен всего остального!

— Верь мне, — произнесла она одними губами и улыбнулась. Люди, увлечённые курантами, начали посматривать в их сторону: что там у этих двоих творится? Кому-то плохо? Кому-то помочь?

Оля и впрямь чувствовала себя не очень, но помощь ей точно была не нужна.

Часы били полночь. Твари не могли жить в телах невидящих.

Существо из Женькиного тела, что сейчас бушевало внутри неё, умело стирать воспоминания.

Вот он, момент, в котором «они» просчитались. Учли каждую мелочь, кроме одной малюсенькой, но жизненно важной детали, детали, о которой не знали, детали, которая изменила абсолютно всё.

Оля была видящей не с рождения. А «они» таких, судя по форуму, даже не знали. Только догадывались, что подобные ей существуют, но никогда не встречали вживую.

Она выиграла. У неё всё получилось. Женька свободен и никогда больше не станет монстром, никогда не станет одержимым или симбионтом, потому что тот, в чьём теле уже побывало чудовище, навсегда иммунен к таким вторжениям.

А что до неё самой… Что ж, суровое московское будущее, где она едет в метро и не может вспомнить его лица, никогда не наступит. Она останется жива. И здорова. И с Женькой. Может быть, когда-нибудь, когда его отпустит отец, они даже смогут вернуться в прежнюю школу — если оба станут «им» неинтересны, слежка и травля наверняка прекратятся.

Часы били полночь.

Оля подняла тяжёлую, точно свинцом налитую левую руку, где всё ещё пылал порез, и осторожно коснулась пальцами собственного виска.

Куранты неотвратимого будущего внутри неё пробили в финальный двенадцатый раз, дрогнули и рассыпались в пепел.

========== Межглавье ==========

Когда в уши ударил привычный визг тормозов, Оля даже не поморщилась.

Метро пахло по-особому: металлом, пылью, людьми. И ещё — этим странным не пойми чем, незнакомым, но приятным. «Запахом метро», о котором знают все, кто живёт в Москве.

Все, но не она. Она-то здесь недавно. Для неё здесь всё в новинку: раньше-то Оля бывала в столице только по большим праздникам. Три часа на электричке в одну сторону, пока доберёшься туда и оттуда — почти целый день пройдёт.

Нет, погодите-ка! Какая ещё Москва? Какое метро? Что она здесь делает, почему едет в пыльном вонючем вагоне, который пару секунд назад тормозил, а теперь снова летит через пустоту? Что за силуэты мелькают в темноте тоннеля? Кто эти жуткие люди, что нехорошо присматриваются к ней из разных углов вагона?

Кто она вообще такая?!

Оля распахнула глаза и лихорадочно завертела головой, оглядываясь по сторонам. Мир расплывался, корёжился, становился из привычного и знакомого неясным, уродливым, нелогичным.

Не было никакого метро. И теней тоже не было.

И не поступала она в этот задрипанный вуз в Москве, и не терзалась смутными воспоминаниями, и ничего этого не было, не было, не было! И самой её, этой Оли, усталой, потерянной, одинокой — тоже никогда не было!

И теперь уже не будет.

Левую ладонь пронзило болью. Она подняла руку и увидела, как из широкого пореза на руке стекает на светлый рукав алая струйка.

Только что её руки были чисты.

Вагон тряхнуло, как в лихорадке.

— Это пройдёт, — ласково раздалось сбоку, и плеча коснулась чужая мягкая рука. Рука мертвеца, вдруг поняла Оля, но страшно от осознания не стало.

— Ма… рина? — сорвалось с языка незнакомое, но такое родное имя.

Женщина, сидевшая рядом с ней на продавленном коричневом сиденье, кивнула. Хрупкая, русоволосая, со светлыми серыми глазами, чужая и далёкая, но при этом близкая — рукой подать.

— Я. Теперь помнишь, верно? Помнишь, потому что всё исправила, и этого мира нет и больше никогда не будет. Ты умничка, я всегда знала. Ты смогла всех спасти.

— Почему вы… так говорите, — прошептала Оля. — В смысле… вы ведь даже не моя мать.

Декорации вокруг плыли и смазывались. Изменилась её одежда, волосы залепила какая-то склизкая дрянь, а на джинсах проявились чёрные пятна, похожие на мазут. Да и сама она как будто стала… меньше? Младше?

Всё, что оставалось прежним, — разом опустевший вагон, летящий через неизвестность. Да ещё женщина по имени Марина на соседнем сиденье.

— Потому что я — твоё прошлое, — рассмеялась та. — А ещё потому, что должен же кто-то приглядывать за непутёвыми детьми, чтобы они не натворили дел, правда? Вот я и приглядываю.

Она умолкла и вслушалась в шум поезда. Оля помотала головой. Вагон по-прежнему слишком сильно трясло, но, кажется, он… замедлялся? И за окнами вместо тёмных нагромождений кабелей начинали вырисовываться очертания станции.

— Вставай, — позвала Марина и сама поднялась с сиденья. — Твоя остановка.

Оля послушно встала и пошла к выходу. Двери распахнулись, как только она коснулась их рукой.

Платформа парила в пустоте, и, стоило Оле шагнуть на неё, как исчез, растворяясь, поезд за спиной. Точно и не было. Теперь всё, что осталось, — тьма, окружавшая её со всех сторон, и звёзды, горящие в этой тьме, нет, не звёзды, не совсем звёзды, совсем не звёзды.

…ягоды?!

В нос шибануло приторным запахом винограда, и Оля едва не потеряла равновесие. А когда осмотрелась по сторонам снова — утратила дар речи.

Витой стебель оплетал платформу. Огромная, невозможная лоза стелилась по холодному камню, обвивалась вокруг колонн, уходила в небеса, в пустоту, вверх, вниз, во все стороны, сияла неземным светом, от которого становилось больно глазам.

— Как это… красиво, — прошептала Оля, едва не теряя сознание: от сияния кружилась голова и тошнота подкатывала к горлу.

— Очень, — невесомо подтвердила Марина где-то у неё за спиной. — Ну, что ты стоишь? Поприветствуй его, пока вы совсем не потерялись. Это место доживает последние мгновения, в конце концов. Будет грустно, если ты так и не узнаешь, кого видела.

От ближайшей колонны отлепилась тень. Чёрный дым с алыми всполохами, силуэт, в котором от человека было меньше, чем от призрака. Угрожающий, нелюдской. И всё же… знакомый? Почти родной?

Существо приблизилось к ней, вытянуло эфемерную конечность и невесомо коснулось Олиной щеки.

— Это ведь он, да?.. — прошептала та, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. — Я всё пыталась его вспомнить, а он всё это время был рядом. Даже… после того как перестал быть человеком.

— Даже после этого, — эхом отозвалась Марина. — Всё-таки свой долг я выполнила. Воспитала хорошего сына, пусть во многом и не сама. Знаешь, — она усмехнулась, — даже когда он выглядит вот так, я всё равно его люблю. Но он таким никогда уже не станет — и к лучшему.