Страница 68 из 86
Если что и могло помочь, то только он.
— Нельзя ничего сделать? Ты уверен? Говоришь, они не любят яркий свет? — выпалила Оля, одним быстрым движением выхватывая из сумки фонарик.
Раньше, чем Женька успел среагировать, она направила на него линзу и нажала на кнопку включения.
Лампочка внутри вспыхнула, залила пасмурную улочку белоснежным светом. Похоже, отец что-то подкрутил: теперь тот сиял ещё ярче, чем раньше. Или это снег, отражая лучи, усиливал эффект?
Женька сдавленно вскрикнул и отшатнулся к плите забора.
— Что ты де… нет… прекрати!
— Не прекращу, — упрямо произнесла Оля, подходя ближе и заставляя его почти вплотную придвинуться к бетонной глыбе. — Ты говорил, он их отпугивает, верно? И сам использовал его на Фролове!
— А, так это тот самый? — ожил на миг Женька и тут же дёрнулся, скривившись. — Да твою ж мать!.. Выключи! Серьёзно, ты не понимаешь, что делаешь!..
Он так и застыл, вжавшись в холодную плиту лопатками и вздрагивая, точно его били током. Оля скрипнула зубами. Ей и самой было стыдно, больно и странно это делать — но луч она отводить не стала.
— Откуда мне знать, что это не «оно» говорит? — в голосе звенело напряжение. — Если я правильно понимаю, оно ещё не до конца в тебя проникло. Может, выберется, если сделать ему неприятно?
— Ему, но не мне же! — завопил в ответ Женька, безуспешно пытаясь отодвинуться в сторону. Однако луч следовал за ним, а нормально шевелиться он, видимо, не мог. Как и Фролов в далёкий ноябрьский день, когда на него точно так же направляли фонарик.
Оля проигнорировала возглас, не убирая руку. Несмотря на болезненную гримасу на лице, Женькины глаза снова светились красным — так же ярко, как на фудкорте. А значит, она не могла ему верить, как бы ей ни хотелось самой это прекратить.
А ей хотелось. Оля ощутила, как дрожат губы и отливает от лица кровь, и суровые северные морозы здесь были ни при чём.
— Поверь мне, пожалуйста, — пробормотал он, бледнея с каждым мигом и напряжённо прикусывая губу. — Ты так ничего не добьёшься… только…
Фраза прервалась глухим стоном и прерывистым вздохом, и у Оли дрогнули пальцы. Своими руками причинять боль близкому человеку было ещё невыносимее, чем казалось до того. Пусть её намерения оставались самыми светлыми, кто сказал, что поступает она правильно?
Может, не стоило?
— Ты что… убить меня хочешь, что ли?.. — через силу выдавил Женька, медленно опускаясь в сугроб у забора. — Оно… не снаружи, а внутри, Оль. В крови. И так просто не выберется… а мне тем временем…
Он снова не договорил: с силой втянул воздух сквозь зубы и зачем-то приложил к лицу ладонь. Оля ощутила, как ноет, скручиваясь в узел, что-то внутри, и не выдержала.
Почти не чувствуя пальцев за плотными рукавицами, она нажала на кнопку выключения. Женька с шумом выдохнул и, разом обмякнув, грохнулся в снег окончательно.
Уверенность сменилась сомнением, которое начало превращаться в панику. Чёрт! Кажется, снова всё испортила. Если Женькины последние слова — правда, выходит, она только почём зря заставила его страдать?
Оля кинулась к нему, упала рядом на колени. Женька сидел в сугробе, не обращая внимания ни на неё, ни на промокшую насквозь одежду, прижимал к лицу ладонь и пытался отдышаться. Из-под пальцев на снег падали красные капли, и Оле стало совсем не по себе.
Да что на неё нашло такое? Нервы не выдержали? С чего она вообще подумала, будто свет фонарика может чем-то помочь? Фролову-то не помогло! Только хуже сделало.
— Я совсем с ума схожу, — прошептала Оля и уронила фонарик в снег: ватные руки отказывались его держать. Потянулась к Женьке, дотронулась рукавицей до его плеча. — Не знаю… что на меня нашло. Прости, я надеюсь, это было не слишком…
Она не договорила. Не произнося ни слова, Женька зыркнул на неё ярко-алым взглядом, одним стремительным движением метнулся вперёд — и мир на миг потерял чёткость.
Когда перед глазами перестало расплываться, Оля поняла, что висит, прижатая к бетонной плите, и ноги не достают до земли, а на шее стискивается стальная хватка. Слишком мощная, чтобы принадлежать человеку.
Запоздало пришёл страх. Женька — или уже не он? — смотрел на неё, и в его лице, ещё недавно знакомом и почти родном, не было ничего людского. Глаза полыхали пламенем, а на горле всё сильнее сжимался смертоносный захват.
Оно что, решило её задушить?
Оля попыталась глотнуть воздуха и не смогла: только протяжный хрип вырвался из гортани. Она засучила ногами, судорожно дёргаясь. Попыталась разжать его пальцы, забилась, как пойманная птица — без толку. Захлёстывающая с головой паника сменялась первобытным ужасом, и казалось, будто уже не Женька — сама смерть заглядывает ей в глаза.
Перед глазами пошли оранжевые круги. Внутри всё сжалось в невыносимом ощущении нехватки воздуха. В голове загремел набат. Уходили силы, немели конечности, слабела воля.
Что произошло? Почему он пытается её убить?
Времени на вопросы не осталось. Из последних сил Оля потянулась непослушными руками к пальцам, с остервенением сжимавшим её шею, но, конечно, снова не смогла разжать.
Круги перед глазами сменились картинками. Её начало глючить — верный признак того, что дела плохи. Словно издалека донеслось: смех Фролова, капризный голос Ленки, каблук, опускающийся на выставленную Женькину руку…
Разум уже отказывал, но Оля выудила из глубин сознания нужное воспоминание. Собрав остаток воли, она обеими руками сжала левое запястье Женьки. В том самом месте, где тогда…
Только бы не промахнуться! Только бы…
В глазах померкло, но хватка на горле ослабла.
Откуда-то сквозь слой ваты, заложившей уши, раздался далёкий вскрик, который сменился изумлённым возгласом. Ноги ощутили под собой твёрдую поверхность, но колени подломились, и Оля рухнула в снег. Схватилась рукой за шею: та горела. Попыталась отдышаться — лёгкие обожгло, точно пламя вдыхала. Раскалывалась голова, ныло и дрожало тело.
Она не помнила, сколько так просидела, кашляя и хрипя в попытках восстановить дыхание и вернуть зрению и слуху чёткость. Помнила лишь момент, когда наконец смахнула слёзы с глаз, подняла голову и встретилась взглядом с Женькой. Тот стоял в шаге от неё и потирал левое запястье.
Первым порывом было вскочить и убежать, но в его лице читалась такая паника, что Оля даже в себя пришла. И осталась на месте.
Что бы ни случилось — сейчас Женька снова стал Женькой.
— Я… не знаю, что это было, — пробормотал он, и голос отдавался в её голове взрывами белых искр. — Просто будто вспышка, раз — и всё, я сам не понял, как так вышло… Прости. Хотя блин, какое тут «прости», я тебя чуть не убил случайно… Ты как вообще?
— Жива… как видишь, — прохрипела Оля, стараясь не слишком напрягать горло. — Я тебя тоже… чуть не убила. Так что, можно сказать… мы квиты.
Тело всё ещё колотило от пережитого ужаса, и что-то внутри истошно вопило: беги! Беги отсюда, пока тварь в его крови снова не перехватила контроль и не уничтожила тебя окончательно! Оставь его, он уже не в себе, и его не спасти!
Оля усилием воли отогнала эти порывы. Нельзя. Нельзя, пока она не поймёт, из-за чего его так перекрыло. Да и бежать она сейчас не сможет: ноги подкашивались, не держали, а воздух всё ещё приходилось проталкивать в лёгкие с трудом.
— Не думаю, что в моём случае до этого бы дошло, — вздохнул Женька. — Это было… неприятно, да, и больно, и кровь из носа, но одно дело — светить фонариком, совсем другое — пытаться задушить. Хорошо ещё, ты про руку вспомнила… никогда бы не подумал, что прошлые травмы могут принести пользу.
— Иногда… бывает полезно знать чужие слабости, — пробормотала Оля. — Ты уверен… что тебя снова не накроет?
— Я ни в чём не уверен и поэтому стараюсь держаться от тебя подальше и не прикасаться, — отозвался тот. — Но оно, кажется, затихло. Видимо, разозлилось из-за фонарика и потратило последние силы на то, чтобы устранить угрозу — тебя, то есть. А сейчас даже на мои слова почти не реагирует.