Часы бьют полночь

Она вспомнила стычку за гаражами, протяжные нотки в голосе Фролова — «я даю тебе последний шанс: да или нет?». И Женькин ответ, тихий, но твёрдый: «Нет. Никогда».

А сейчас он говорит, что давно думал о подобном? Быть не может. Перед ней стоял не тот человек, которого она знала и которого считала другом, а нечто совершенно иное. И незнакомое.

Хотя… может, она просто была не в курсе, что он прячет на дне своего омута? Может, события этих дней всего лишь выплеснули на поверхность скрытые мысли и тревоги?

— Мне кажется, ты не… — осторожно начала Оля, но Женька снова не дал ей договорить.

— Не прав? Но это всё объясняет! Ты сама посмотри. Как только я перестал убегать от очевидного и просто принял его как есть, жить, как видишь, стало проще.

Он усмехнулся куда-то в пустоту и добавил:

— Жаль только, я это понял, только когда ты оказалась в опасности. Сообрази я раньше, многих неприятностей можно было бы избежать.

Оля напряглась: по восприятию тревожно царапнуло. Что-то было не так в его речи, такой пламенной и одновременно такой бессмысленной. Пусть слова Женьки звучали искренне и, в общем, правдиво, пусть она понятия не имела, насколько трудно ему приходилось всю жизнь и какие тайные мысли он прятал от мира, — с этим сложно было поспорить — но что-то в его словах казалось… неправильным.

Она посмотрела Женьке в глаза. Красные огни стали ярче, а лицо пересекала всё та же странноватая, нехорошая улыбка, от которой по коже шла дрожь. Знакомая, очень знакомая. Где Оля такую видела? Когда?

Её вдруг осенило.

— Ты же прямо как она сейчас!.. — охнула она раньше, чем успела додуматься прикусить язык. — Прямо как Марина… тогда, в те дни, когда в её теле было…

И запнулась, увидев, как резко он переменился в лице. Поняла, что зашла слишком далеко, но сказанного вернуть уже не могла.

— Окей, это было… жестоко, — медленно произнёс Женька. — Хотя, если задуматься… ты, может, и права. Ха! Есть у меня кое-какая догадка на этот счёт. Так что, может быть, мы с ней похожи сильнее, чем мне казалось.

Олю словно холодным душем окатили. Она никак не могла привыкнуть к резким переменам его настроения, которые, видимо, преследовали всех симбионтов — достаточно было вспомнить Фролова. И он теперь навсегда останется… таким? И дальше будет хуже? И так до тех пор, пока он сам не станет монстром? Как его мама?

Мама…

Всё-таки Женька пошёл в неё. Оля уже пожалела о сгоряча сказанных словах, но она ведь и вправду ухватила суть — сейчас он как никогда был похож на Марину. Слишком похож.

Настолько, что в конечном итоге, сам того не осознав, повторил поступок матери. И в этом как раз крылась разгадка.

Марина отдала себя чудовищам, чтобы спасти сына. Он — чтобы спасти подругу.

С чего бы ему спасать Олю, если симбиоз — предназначение всех «видящих»? Если для неё такой путь — тоже лучший из возможных?

— Ты говоришь, что такие, как мы, созданы для темноты и жути, — пробормотала она, и собственный голос показался чужим и взрослым, — но при этом прячешь меня от «них» и делаешь всё, чтобы они не вышли на меня снова. Врёшь мне ради этого. Держишь подальше. Это как-то… нелогично, не находишь?

Если бы Женька и впрямь считал так, как говорил, первое, что он бы сделал, — попытался бы донести свои идеи до Оли. Она тоже видела чудовищ. Её это касалось в той же мере, что и его.

И всё-таки он поступил иначе. И продолжал поступать даже сейчас.

А значит, это не Женька говорил. Это тварь внутри его души шептала на ухо нужные слова, заставляя мысли плыть не в том направлении, рационализируя собственную чудовищность, вынуждая искать плюсы в худшем, что могло случиться. Шептала — и ничего не делала, не в силах перебороть желания и чувства настоящего Женьки.

Возможно, однажды всё изменится. Так, как вышло с Фроловым. Влияние монстра станет слишком сильно, и он сам отдаст её в «их» руки.

Оля не сразу поняла, что Женька уже с минуту молчит.

— Послушай, я… — начала она, но он прервал её.

— Замолчи.

А потом одним движением развернулся, подхватил рюкзак и быстрым шагом пошёл к выходу.

Оля рванулась за ним.

***

— Куда ты… так быстро… — она едва дышала, запыхавшись после бега в толстенном пуховике. — Ты… даже пальто не взял.

Оля смогла нагнать его только на какой-то пустынной улочке, наполовину заметённой снегом. Парочка невысоких домов, серая бетонная стена — пейзаж выглядел настолько уныло, что на него смотреть не хотелось. И яркое синее пятно на серо-белом фоне — Женькина рубашка.

Похоже, он не наврал. Ему действительно больше не было холодно. Совсем не было.

— Оно мне не нужно, — отозвался Женька, но всё же остановился. Хотя оборачиваться к Оле не спешил. — Так и знал, что ты погонишься.

— Куда я денусь, — пробормотала она, приближаясь и набрасывая ему на плечи прихваченное с собой пальто. — Ни за что не поверю, что ты и от простуды теперь защищён.

— Подумаешь, — с безразличием пожал плечами тот. — После тех дней, когда оно только появилось, худшего экспириенса в моей жизни, кажется, уже не будет. Так что на простуду пофиг.

Тех дней? А… точно. Три дня «олимпиады», дни, которые он на самом деле наверняка провёл у себя в комнате, пытаясь справиться с проснувшейся внутри силой. Такое происходило и с Фроловым, судя по рассказам Наташи.

И Гоша, и его сестра говорили про этот период как про нечто мучительное и опасное. Возможно, даже смертельно опасное. Фролов не просто так упомянул, что не все переживают процедуру.

Оле захотелось расспросить Женьку поподробнее, но сейчас было не до того. Вместо этого она сказала другое.

— Ты зачем убежал? Знал же, что я за тобой пойду.

— Слишком много народа, — отозвался тот и наконец повернулся к ней, на ходу продевая руки в рукава пальто. — И света. И нервов. И вообще, нужно было успокоиться, а на морозе с этим проще.

Он и впрямь выглядел намного собраннее, чем на фудкорте. Исчезли лихорадочные пятна с лица, сменившись румянцем, который всегда возникает на холоде. Погасли, прячась вглубь, огоньки. Перед ней стоял почти тот же Женька, какого она всегда знала.

Почти — но не совсем.

Ей всё не давали покоя его слова. Судя по тому, как Женька отреагировал на Олину догадку, она оказалась права, но…

— Слушай, насчёт того, что я сказал, — он заговорил сам, и у неё гора с плеч свалилась: не пришлось самой поднимать сложную тему. — Прости за это. Вообще-то… я не хочу, чтобы ты считала, будто симбионтом быть хорошо. Ну, как минимум потому, что ничего хорошего так-то.

— То есть, ты на самом деле так не думаешь, — облегчённо вздохнула Оля. — Я была права.

Женька замялся, знакомым движением запустил руку в волосы и нервно усмехнулся.

— С этим… сложно. Иногда думаю, иногда нет.

Оля недоумевающе вскинула бровь, и он быстро продолжил, пытаясь объясниться.

— Иногда меня переклинивает, и я начинаю вообще всякую дичь нести, ну, ты заметила, — Оля кивнула. Женька осторожно улыбнулся в ответ — знакомой человеческой улыбкой, ничуть не похожей на ту, застывшую, нелюдскую. — Но вообще — нет, боже, конечно же, нет. Просто… иногда я как будто немного ослабляю контроль, и несётся говно по трубам.

Примерно что-то такое Оля и представляла. Тварь внутри него влияла на разум и душу, спутывала мысли, не давала адекватно воспринимать происходящее. Понемногу меняла мышление, превращая из человека в чудовище.

— С ним было так же, — не удержалась она, вспомнив Фролова. Женька отвёл взгляд, выдохнув облачко пара.

— Да, да, я знаю, — с досадой произнёс он. — И что теперь? У меня выбор был, что ли? Мне самому это всё не нравится, но сделать больше ничего нельзя. Не знаю, насколько меня хватит, но, пока я могу сопротивляться…

Женька умолк и развёл руками: ничего, мол, не поделаешь. Оля не хотела с ним соглашаться.

Что-то делать было нужно. Она не могла допустить такого же исхода, как с Гошей.

Оля нащупала в глубине сумки что-то твёрдое, пластмассовое. Что-то, на что отец потратил несколько вечеров. Соединял сломанное и заменял детали, которые уже не получалось спасти. Купить новый, конечно, вышло бы дешевле, но… ей был важен именно этот.