Данница

Магические способности могут как передаваться по наследству, так и появляться у детей, рожденных простыми родителями, которые к волшебству не имеют никакого отношения.

Но последних много меньше, да и талант у них, как правило, не так развит. Все же кровь — великое дело. Что бы там ни говорили новые теории о том, что все зависит лишь от образования и воспитания. Вот уж во что не верю. Увольте. Хоть и называли меня уже за это ретроградом и скудодумом. Нет, в любой семье может родиться ребенок со звездой во лбу. Но все-таки когда на протяжении веков сильные маги раз за разом берут в жены спокойных, здоровых женщин из родов чародеев — это очень сказывается на потомстве.

Пишу эти строки и чувствую, как нерастраченная за долгие годы магия бушует во мне, ходит высокими волнами, захлестывает с головой. Можно ли захлебнуться магией? В моем случае, может быть и можно.

Нелегко носить всю эту силу в себе, но ведь бывают еще более печальные обстоятельства, правда?»

Записки о магии и ее удивительных свойствах, сделанные Магом-У-Терры во время путешествия.

Ох, не лежит у меня душа к дальним поездкам, ох, как не лежит!

Говорят, люди молодые, полные сил, не отягощенные хворями, должны иметь тягу к путешествиям. Встречаться с новыми, интересными людьми, посещать любопытные глазу творения природы и рук человеческих.

Скорее всего, это правда, но ко мне она не относится.

В свои тридцать лет я отправляюсь в далекие места только в случае крайней нужды. И проливаю при этом невидимые миру слезы. Как, например, сейчас, когда верный Хмут, прислуживавший еще моему Па, собирает кофры и сундуки, домоправительница Клара чистит дорожное платье, а повар печет сдобные булочки мне в дорогу.

А потом начнутся немилые сердцу лишения. Трястись, клацая зубами, в карете, спать в корчмах на набитых соломой тюфяках, потреблять сомнительного качества еду, рискуя отравиться или подцепить желудочную болезнь, при которой глаза и кожа окрашиваются в желтый цвет.

Но я ничего не могу поделать! Маги-У-Терры всегда славились железными принципами. И если столетний дядя в очередной раз призывает меня к смертному одру, находящемуся, как назло, на другом конце королевства, мое нерушимое слово, данное дорогому Па, обязывает двинуться в путь.

Прощайте, легкие завтраки из кофе и тонких, как рисовая бумага, хрустящих вафель с ореховым вареньем.

Прощай, моя уютная конторка красного дерева, за которой я поверяю философские мысли обшитой драконьей кожей толстой тетради или пишу очередное послание университетскому другу Фагосею.

Прощайте, ровные дорожки ухоженного сада, по которым так приятно гулять перед обедом под сенью вишен и яблонь, скрывающих меня от полуденного зноя.

Теперь долго не устроиться мне в библиотеке у камина со старинным фолиантом с потемневшими страницами, вытянув к огню ноги в шелковых чулках. Как хорошо пьется там горячее красное вино!

Как я буду скучать по милым сердцу мелочам в долгой поездке.

В окрестных поместьях уже судачат о неожиданном отъезде молодого мага и делают ставки на дату его возвращения.

Контеза Пепелоцци, обладательница самых белых в округе фарфоровых зубов, опечалена до слез. Ей почему-то кажется, что я глубоко неравнодушен к одной из трех ее дочерей. Только она еще окончательно не решила, к какой именно. А теперь я уезжаю, не сделав предложение.

Я заслужил у местного населения славу чудаковатого, но, несомненно, чудесного соседа. И, к тому же прекрасного собеседника.

Репутация моя базируется исключительно на умении внимательно слушать (или пропускать мимо ушей) словесные излияния соплеменников, периодически вставляя в разговор фразы типа «что вы говорите», «не может быть» и «как я вас понимаю».

Появляясь изредка на балах, до которых, честно говоря, не большой охотник, я целую дамам ручки, могу составить партию в доклинг, аккуратно ем и даже танцую, хоть и весьма неуклюже. То есть делаю то, что от меня и требуется.

Я одинаково приветливо улыбаюсь молодым девам и томным вдовушкам, но от прогулок при луне упорно уклоняюсь, мотивируя свой отказ несовместимостью слабого здоровья и вечерней росы.

Нет среди этих женщин той, что могла бы полностью завладеть моим сердцем. Окружающие меня дамы либо фальшиво-восторженны, либо невозможно глупы, либо откровенно охотятся за моим состоянием.

Но соседи упорно надеются, что кто-нибудь из дев растопит, наконец, мое сердце.

Между тем, как это ни печально, Магу-У-Торры было бы позволено вести себя абсолютным мерзавцем. Класть ноги на стол, отпускать неприличные шутки, порочить репутацию молодых женщин. О потомке и единственном наследнике старинного и богатого рода приходится говорить или хорошо, или никак.

Когда я прохожу по анфиладе залов и коридоров замка, на меня строго смотрят с портретов знаменитые Па разной степени древности. Порой мне чудится в их взглядах укоризна: я не оправдал надежд. Из-за своей ущербности не сумел достичь славы предков, которые приносили победы в битвах королям, укрощали стихии и надували паруса кораблей, ушедших открывать новые земли.

Красавицы же прабабки, закрывшись веерами, улыбаются с портретов загадочно и нежно. Будто говорят: «Не грусти, мальчик. Будет и в твоей жизни счастье».

В детстве и отрочестве я чувствовал себя несчастным и обиженным судьбой из-за своей немочи, проявившейся не при рождении, а в возрасте трех лет. Ма, у которой я был единственный ребенок, использовала для моего излечения все возможные средства. Какие только лекари и травники не посетили наш родовой замок. Ма и чеканку для меня достала, хотя это и было совершенно бесполезно. Ничего не помогло.

Я жалел себя, ненавидел свою ущербность и стеснялся ее. Сколько зеркал разбил я в ярости в попытке себя превозмочь. Руки у меня покрыты тонкими шрамами, ноющими в плохую погоду.

Я не хотел показываться на людях, не имел друзей, жил затворником.

Все изменилось, когда я поступил в Университет на факультет изучения темных тварей. Как я благодарен Па за то, что он на этом настоял. Там, в Университете, среди наполненной мудростью веков стен, я наконец пришел в согласие с самим собой. Профессора и студенты относились ко мне как к равному, уважали мои знания и усердие, мои способности к наукам.

Я воспрял духом, завел друзей, перестал дичиться девушек. С некоторыми из студентов я до сих пор поддерживаю тесные отношения и по крайней мере два раза в месяц обмениваюсь письмами.

Короче, я научился любить маленькие радости жизни: луч света в предгрозовом небе, долгожданное письмо дорогого друга, интересный фолиант, неожиданно найденный в библиотеке, босоногих девчонок, резвящихся на лугу. И теперь этого у меня никто не отнимет.

Ужин накануне отъезда накрыт, как всегда, в кабинете. Столовая, способная легко вместить до ста человек гостей, слишком велика для меня одного. Чувствую там себя не в своей тарелке. Хотя Хмут и ворчит, что это против этикета, и никто из предков себе такого не позволял.

Белая накрахмаленная скатерть, тяжелые серебряные приборы, на хрустальных бокалах играют отблески каминного огня. Седло барашка суховато, повар передержал его в духовом шкафу, но рыба выше всяких похвал, а про клубничное мороженое и говорить не стоит — это шедевр.

Безотчетно орудуя ножом и вилкой, вспоминаю происшествие, случившееся со мной неделю назад и уже успевшее потерять новизну.

В полдень того дня я прогуливался по дорожкам сада, вертя в пальцах удивительной красоты розу. Рубиново-алый снаружи, алебастрово-белый внутри — цветок был прекрасен. Я так углубился в его созерцание, что не сразу услышал птичий клекот над головой.

Низко над землей, обиженно крича, делала круги большая ласточка.

Увидев, что я наконец обратил на нее внимание, птица снизилась, села мне на рукав камзола и пребольно клюнула. К ноге ласточки был привязан плотный футляр.