Страница 31 из 69
Я почувствовал, что закипаю от гнева, ведь, как правило, подобную информацию он от меня не скрывал. Но я ведь тоже не всё ему рассказал…
Я утаил от него сведения о Тимоти По.
— Похоже, идея Фромана не сработала, — резко ответил я.
Малвани недовольно фыркнул.
— Ты всё никак не отпустишь свою идею о том, что в деле замешан Чарльз Фроман? Так «Новый Амстердам» даже не его театр!
Он замолчал, а затем с неохотой признал:
— Хотя мои источники сообщили, что управляют им Кло и Эрлангер, а они входят в синдикат Фромана.
«Входят в синдикат Фромана…»
Я положил трубку, а слова Малвани по-прежнему эхом отдавались в моей голове.
Элиза Даунс. Убита в «Империи».
Анни Жермен. Убита в театре «Гаррик».
Теперь третья жертва. Убита в «Новом Амстердаме».
Слишком поразительные совпадения.
Если убийцей был и не сам Фроман, то уж точно некто из его синдиката. Человек изнутри организации. Либо конкурент извне. Но в любом случае, убийца был прекрасно осведомлён о делах Фромана.
О театрах.
Об актрисах.
И знал, куда именно ударить.
* * *
Я извинился перед хозяйкой квартиры за столь ранний телефонный звонок, собрал вещи и как раз успел на поезд в город, отправляющийся в 08:32.
В воскресенье утром в вагоне было почти пусто. Я занял место у окна и погрузился в размышления.
Поезда Гудзонской железной дороги и Гудзонской ветви Центральной железной дороги Нью-Йорка ходили реже, чем остальные, но проезжали через наиболее живописные места.
Обычно в течение всей получасовой поездки от тихого городка Добсон до Нью-Йорка я любил смотреть на потрясающие открывающиеся виды Гудзона с палисадами.
Но сегодня всё было тусклым и бесцветным — и колючие деревья, и мутная вода, и даже серые небоскребы Манхэттена, маячащие впереди, как бесплотные призраки.
Зима обесцветила пейзаж.
Хотя, возможно, всё дело было в моём настроении.
Потрясение от встречи с отцом прошлым вечером и от новостей о его болезни уже почти прошло, но одно осталось неизменным: пустота внутри.
Я не видел его десять лет и был удивлён, что он остался практически прежним.
С другой стороны, мало что изменилось за эти годы. Так почему должен был измениться он?
Город тоже не поменялся.
Несмотря на все наши усилия, жестокие преступления и убийства не заканчивались, а лишь неуклонно росли. Несмотря на личные ресурсы Фромана; несмотря на работу полицейских, назначенных на дело Малвани; несмотря на исследования Алистера и даже несмотря на мои собственные благие намерения помочь.
Все казалось тщетным — особенно теперь, после смерти очередной женщины.
Я просматривал отчёты допросов, которые дал мне вчера Малвани, надеясь, что где-то в записях его подчинённых будет зацепка, благодаря которой, расследование сможет двинуться дальше.
Его детективы поговорили с семьями Элизы Даунс и Анни Жермен и встретились со многими людьми, работавшими и в театре «Гаррик», и в «Империи» — от продавцов билетов и уборщиков до конферансье.
Они проанализировали отпечатки пальцев и даже позвонили в редакцию «Таймс», чтобы прояснить оставшиеся вопросы.
Но к концу поездки, прочитав все отчёты, я понял: все исследованные ими пути — пустышки.
* * *
В половине одиннадцатого я был в «Новом Амстердаме».
В отличие от прошлого раза, на этот раз в дверях стоял полицейский, которые спросил моё имя и сверился со списком, чтобы не допустить посторонних на место преступления.
В этом театре заправлял делами не Лев Айзман, а местный управляющий, и он был готов сотрудничать с полицией.
Сухонький, тщедушный мужчинка в очках с чёрной толстой оправой встретил меня в вестибюле и представился Алем Штраусом.
— Я работаю в театральном бизнесе уже почти шестьдесят лет, — с гордостью произнёс мужчина. — А пятнадцать из них — на мистера Эрлангера.
Он печально покачал головой.
— Я никогда прежде с подобным не сталкивался.
— Кем она была? — спросил я, отдавая пальто и шляпу.
Аль Штраус поманил меня пальцем.
— Идёмте. Скоро вы сами всё увидите.
Мне не оставалось ничего иного, как двинуться за ним следом по самому просторному и роскошному театру, который я когда-либо видел, хотя я лишь мельком успел рассмотреть его великолепие и богатство отделки в стиле модерн.
Я направился к двум небольшим лифтам на восточной стороне длинного тёмного коридора, чуть не споткнувшись о перебегавшего мне в панике дорогу чёрного кота.
Аль Штраус пояснил, что коту дали тут постоянное прибежище в обмен на его услуги по поимке грызунов.
И действительно, я ощущал неприятный мускусный запах, который свидетельствовал либо о живущих здесь нескольких котах, либо о разлагающихся где-то в уголке мышах.
Мы поднялись на лифте на крышу, которая, по сути, и была театром, окружённым стеклянными стенами. Сверху открывался вид на сады, а взглянув наверх, я увидел, что крыша была оборудована так, чтобы в тёплую погоду разбираться, и театр находился под открытым небом.
Жарким нью-йоркским летом подобный театр обеспечивал уютное времяпрепровождение по вечерам.
— Идите, — произнёс Аль, опускаясь на стул рядом с лифтом. — Я больше не хочу это видеть.
Он кивнул в сторону сцены, вокруг которой копошились мужчины в синей и коричневой форме. Я сразу узнал статную фигуру Малвани и одного из его детективов, с которым он меня знакомил в театре «Гаррик».
Я направился к ним. Несколько офицеров кивнули мне в знак приветствия, а Дэвид Марвин протянул руку.
Малвани сидел на корточках и рассматривал чёрное пятно на полу.
— Не важно, — произнёс он и поднялся. На его лице ясно читалось облегчение. — Рад, что ты тут. Пришёл как раз вовремя.
Вокруг сцены и рядом со мной толпилось с десяток офицеров, но один человек явно отсутствовал. Жертва.
— Коронер уже забрал тело? — озадаченно поинтересовался я.
Малвани мрачно покачал головой. Марвин указал на занавес по бокам сцены.
— Мы ещё даже не сумели её спустить.
Я проследил за его пальцем и поднял взгляд вверх.
Там и было жуткое тело. Неудивительно, что я не заметил его на такой высоте.
Больше похожая на куклу, чем на человека, девушка смотрела на нас стеклянными глазами, одетая в ниспадающее платье с блёстками и боа из перьев изумрудно-зелёного цвета. Она качалась вперёд и назад. Медленно. Ужасающе медленно.
Фактически, на этот раз он её повесил, а не задушил?
— Возможно, если опустить занавес, мы сможем её освободить? — горячо предложил молодой офицер.
— Не смешите ме… — начал Малвани, но тут же осёкся. — Ну конечно! Тут же нет ни лестницы, ни подмостков. Откуда им взяться зимой? Значит, он просто подвесил её на занавесе и так поднял.
Малвани одобрительно кивнул молодому офицеру.
— Хорошая мысль.
— Как её нашли? — спросил я. — Сомневаюсь, что кто-то просто пришёл сюда в это время года.
Малвани с горечью ответил:
— Ты прав. Мы бы никогда и не узнали о её смерти, если бы он не захотел.
— Он?
Малвани взглянул на меня с тревогой.
— Убийца оставил нам ещё одно своего рода «любовное письмо».
Он повернулся, взял афишу — лист размером тридцать на сорок пять сантиметров, какие обычно вывешивают в фойе театров — и протянул его мне.
Я заколебался.
— С него уже сняли отпечатки?
Малвани кивнул и заметил:
— Не думаю, правда, что нам это чем-то поможет. Лист сплошь покрыт отпечатками. Такое чувство, что пол Нью-Йорка хватались за этот постер. И всё же…
Он протянул мне пару хлопчатобумажных перчаток, какие были и на нём. Я быстро натянул их и поднёс плакат к свету.
На чёрном фоне была изображена женщина в обтягивающем платье с огромным боа из перьев, которая прижималась, словно в танце, к мужчине в смокинге. Жирными жёлтыми буквами значилось название пьесы: «ПИГМАЛИОН».
А под изображением — два имени.