Родословная ашкенази

Рис. 12. Лора, портрет. «Электрофотография № 3», Москва, Преображенская площадь, 1930 год.

Но и там ее тяга к науке не угасала, и она занялась разработкой тогда еще совсем передовых неразрушающих методов проверки качества сварных швов с применением ультразвуковых и радиоизотопных приборов.

Мама была увлекающейся, восторженной натурой (Рис. 13). «Ах, какие красивые облака», – восклицала она. Или радовалась уличным деревьям: – «Какой, роскошный, какой огромный кедр!» Она всем интересовалась, покупала годовые абонименты на классическую музыку в Консерваторию, посещала новые художественные выставки, ходила на прогоны-репетиции в театры. Очень любила путешествовать, ездила по туристическим путевкам в Чехословакию, Югославию, а после обрушения железного занавеса – в Италию, Израиль, на Кипр.

Рис. 13. Лора, фотоснимок, 1960 год.

Важной чертой маминого характера, увы, мне не передавшейся, была смелость принятия серьезных жизненных решений. Например, уже в достаточно солидном пенсионном возрасте она нашла в себе храбрость перейти со старой работы на новую в только что созданное учреждение. Многие значительно более молодые ее сослуживцы удивились и позавидовали такой ее решительности. И позже тоже без всяких колебаний она бросила привычный московский быт, своих родных, подруг, знакомых и смело нырнула вместе со мной в чужую, трудную для привыкания американскую жизнь. А ведь ей было уже далеко за 80.

Не пренебрегала мама и спортом, регулярно ходила плавать, в том числе, и зимой в открытый бассейн «Москва» на Волхонке. Кроме этого, в течении 40 лет каждую неделю она ездила на метро в Дом Ученых, где занималась групповой оздоровительной гимнастикой. К сожалению, никаких других видов физкультурной активности для простых смертных немолодого возраста тогда в СССР не существовало.

Зимой 1995 года в гололед, возвращаясь после плавания в бассейне, мама поскользнулась около нашего дома на обледеневшем бордюре тротуара и сломала бедро. В больнице ее заковали в гипс и предложили 2 варианта выхода из положения. Первый заключался в необходимости несколько месяцев (а в ее возрасте до полугода) лежать почти неподвижно с поднятой ногой до тех пор, пока кости сами не срастутся. Второй – непростая болезненная операция с установкой на бедре довольно большой металлической пластины. Конечно, моя храбрая мама без долгих раздумий выбрала второй вариант.

Женская судьба ее не очень-то баловала. С моим отцом они жили трудно, часто ссорились, папа не всегда умел сдерживать свои эмоции, раздражался, взрывался по всяким пустякам, а мама очень нервничала и плакала. Когда мне стукнуло 16, они развелись, суд выделил папе отдельную жировку – так называлась бумага, дававшая право на определенное количество квадратных метров жилья. Комнату, где мы жили втроем, разделили шкафом и буфетом на 2 половины, но отец в своей части долго не жил и вскоре уехал к второй своей жене.

Мама вышла замуж за Тихона Павловича Кузнецова, лабораторного механика, который работал так же, как она, в НИС, Бауманского института. В противоположность моему отцу он по характеру был человеком спокойным невозмутимым и в меру юморным. Раньше он жил с женой и дочерью в подмосковной Перловке в им же построенном доме. К времени знакомства с моей мамой ТП, как мы его про себя звали (для мамы он был Тима), ушел от скандалистки жены, запустившей в него горячим утюгом, и ночевал на работе в маленькой безоконной фотолаборатории.

ТП был мастером на все руки. Он мог починить телевизор, сыграть на аккордионе, сменить трансмиссию у Москвича, наладить зубоврачебную бормашину. Последним, кстати, он неплохо подрабатывал в дополнение к своей основной работе. К концу жизни у него развилась тяжелая форма диабета, и летом 1980 года он неожиданно умер, сидя в очереди на приеме к врачу в районной поликлинике.

После Тихона Павловича, прожившего с нами почти 30 лет, мама больше замуж не выходила, хотя и был у нее сначала многолетний друг Аркадий Борисович Рубинов, а после его смерти Иосиф Моисеевич Мандельбойм. Оба они были по характеру людьми легкими, незлобивыми, отходчивыми.

Оказавшись в свои 85 лет в эмиграции, мама вовсе не растерялась, не повесила нос, а продолжала свой прежний активный образ жизни. Так же, как в Москве, она ездила в плавательный бассейн, занималась в группе гимнастики. С первого же дня стала учиться в классах High School английскому языку, причем учительница неоднократно хвалила ее за старательность и успехи. Несколько лет она посещала лосанджелесский Центр здоровья для пожилых (или «дедский сад», как в шутку называли такие заведения). Она и там продолжала заниматься физкультурой и учить английский, участвовала в разных культурных мероприятиях – читала стихи, танцевала.

В 2005 году, когда маме делали педикюр, у нее оказался порезанным на ноге палец и внесена инфекция, началось воспаление. Ни она, ни я не придали этому особого значения – мало ли какие нарывчики появляются на человеческом теле, особенно на ногах, столь подверженных ранениям. Но у нее воспаление никак не хотело проходить, в ход пошли антибиотки, сначала в виде мази, потом в виде таблеток, которые мама принимала месяцами. Ничего не помогало, инфекция шла все глубже и достигла кости.

Врачи стали говорить, что палец следует удалить. Я возражал и возмущался – что за дела, неужели из-за какого-то нарывчика надо человека резать. Этак можно предлагать тому, у кого заболит голова, взять ее и отрезать. Я, дурак, не понимал, что в мамином возрасте человеческий организм уже не может, как молодой, успешно бороться с воспалением.

Следующей отчаянной попыткой спасти маме палец была установка капельницы и внутривенное вливание антибиотиков. Длилось оно несколько месяцев и тоже не помогло.

И вот мы решились на операцию. Моя русско-язычная кардиологиня Анна Милштейн дала телефон некого хирурга, якобы, «имеющего привилегию» (то-есть, оперирующего) в одном из самых больших лосанджелесских госпиталей Sedars Sinai, основанному и спонсируемому еврейской общиной. Я безответно звонил тому доктору несколько раз, а когда он наконец откликнулся, то сказал, чтобы мы вызвали Скорую помощь и ехали в приемный покой.

Но оказалось, что того хирурга в Sedars Sinai, нет и никогда не было, и вообще он специалист по сосудистой хирургии и никакого отношения к ногам не имеет. Целый день мама пролежала в приемном покое, к ней никто не подходил, и я ни от кого ничего добиться не мог.

И вдруг случайно я встретил в коридоре ту самую А.Милштейн, очень обрадовался, подскочил к ней, думал, наконец-то, вот сейчас все устроится. Но она, еле поздоровавшись со мной, в помощи отказала, обьяснив, что занимается только верхней частью человеческого туловища. И для наглядности показала ладонями какой именно. На все мои мольбы, просьбы, сетования на слабость английского, непонимание и незнание больничных правил она отвечала сердито и резко: «ничем помочь не могу». Только к концу дня маму все-таки положили в палату и наконец-то дали ей что-то поесть.

Ослабление организма многомесячным приемом антибиотиков, нарушение защитной микрофлоры желудка сразу же привело маму к заражению сальмонеллезом. Наверно, он пришел с яичным омлетом, который ей давали, как мягкую пищу, более подходящую для ее вставных зубов. Больничную палату поставили на карантин, дверь завесили желтым занавесом. Врачи, сестры и санитарки, которых теперь невозможно было дождаться, входили в комнату, одетые в тоже желтый полиэтилен и широкие марлевые намордники.

У мамы начался сильнейший неостанавливавшийся понос, температура поднималась до 40 градусов. Несколько суток она ничего не ела, в качестве пищи ей через капельницу стали давать физиологический раствор.