Родословная ашкенази

В 1967 году у бабушки обнаружили опухоль грудной железы, но в связи с преклонным возрастом на срочную операцию врачи не решались, а мы, родные, преступно с этим согласились, и через 2 года бабушка ушла из жизни. До сих пор не могу себе простить то, что при тогдашнем разговоре с мамой, я отнесся к вопросу о бабушкиной операции без особого внимания и беспечно сослался на расхожее представление, что у стариков рак развивается медленно, и поэтому, мол, нечего мучить старушку.

А ведь я был тогда уже далеко не мальчик. И теперь, когда сам дожил до своего собственного рака, понимаю, как был тогда неправ.

Мой дед Давид Семенович Разумов родился в 1883 году в Одессе, окончил там реальное училище, и так же, как бабушка, получил в льежском королевском университете диплом инженера.

После совместной работы с бабушкой в Питере дед получил должность главного инженера текстильной фабрики в Москве. На этом месте он пробыл не очень-то долго – не его было дело командовать людьми, и он ушел на проектную работу в московский «Гипроэлектропром», где разрабатывал системы освещения промплощадок. Там он и прослужил до самого ухода на пенсию в совсем не солидной должности простого старшего инженера (Рис. 11).

Дед был необычайно скромным, стеснительным, очень непритязательным незлобивым человеком. Хотя и несколько упрямым. Вот два достаточно характерных для него примера.

Во время войны в Куйбышеве эвакуированных сотрудников его института как-то направили на сельхозработы, куда деду разрешили взять и меня. Мы приехали в пригородный совхоз, и деда, как самого пожилого, определили на перевозку грузов. Ему для этого дали старую понурую лошадь, запряженную в расхлябанную четырехколесную телегу, куда я тут же взобрался.

Рис. 11. Инженер проектного института.

Можно представить, как я ликовал, воображая себя лихим конником, который вот сейчас проедет мимо кучки мальчишек, тоже приехавших с родителями на полевые работы. Но не тут-то было, лошадь ехать не захотела. Дедушка подошел к ней спереди, стал гладить по морде, тереть загривок, распрямлять спутанные на голове волосы. Ничего не помогало. Тогда я соскочил с телеги, подхватил на обочине дороги хворостину и собрался стегнуть ею по лошадиному заду. О, как сильно мой дед испугался, занервничал, замахал на меня руками, с тревогой оглянулся, не видит ли кто-то нас со стороны.

– Не смей трогать лошадь, – закричал он на меня, – уйди сейчас же. Неужели не понимаешь, что нельзя бить лошадь, ей ведь будет больно.

Вот такой был мой дедушка чудак. А я, исхитрившись, забежал за лошадиный круп с другой стороны и, чтобы дед не видел, сильно ударил ее хлыстом. Лошадь постояла еще немного, качнула головой и медлено двинулась с места.

Другая стычка с дедушкиным глупым, по моему тогдашнему мнению, упрямством произошла через много-много лет на закате его трудовой деятельности. Его послали на несколько дней в командировку в Ленинград, и я, тогда уже молодой инженер, постоянно связанный со служебными поездками, взялся купить ему железно-дорожный билет.

Видел бы кто-нибудь его огорченное испуганное лицо, когда он развернул принесенные мной бумажки.

– Что ты сделал, зачем взял купированый вагон? – возмутился дед, – неужели не было в кассе простого плацкартного? Этот слишком дорогой, мне бухгалтерия не оплатит, я не имею на него права.

И несмотря на все мои увещевания и уговоры, он никак не хотел со мной согласиться. Даже тот факт, что вот его внук даже еще не старший инженер, а ездит всегда только в купейном вагоне, деда не убеждал. Пришлось ехать менять билет.

Детским тонким чутьем без всяких слов с самого моего малолетства я остро ощущал дедушкину ко мне любовь (не потому ли, что я был его первенцем?). До самой его старости я называл его «Путей», это имя осталось от первых годов моей жизни, когда дед забавлял меня нежной гортанной кликушкой: «путя-путя-путя».

Я отвечал дедушке полной и глубокой взаимностью. Наша любовь была бескорыстной, безоглядной и очень доверительной. Больше, чем вечно занятым маме с папой, я доверял ему свои детские обиды, посвящал в свои школьные заботы. А он в ответ рассказывал мне о работе, делился довольно интимными воспоминаниями, а однажды посетовал, что его «Доре уже ничего не нужно, она только щипается».

Ему, вечному безотказному трудяге, стало очень неуютно когда его выперли на пенсию. Я с жалостью видел, как он тяготится вынужденной незанятностью и невостребованностью. Я пытался его ободрить, занять, приносил с работы для перевода с французского какие-то статьи из технических и научных журналов. Но это его полностью не занимало.

Дедушка ушел из жизни совершенно неожиданно, внезапно, предположительно от кровоизлияния в мозг. Участковый врач потом сказал, что, если бы ему вовремя поставили пиявки, он бы не умер. Ему было 74.

Самый близкий человек

Ни с кем никогда во всей моей жизни у меня не было таких близких и теплых отношений, как с моей мамой. Мы любили друг друга любовью безоговорочной, не терпящей никаких отступлений и сомнений. Мы доверяли друг другу все самые сокровенные тайны. Мама всегда знала где я и с кем я, мы рассказывали друг другу о всех своих заботах, тревогах, радостях, надеждах и желаниях. Мы виделись или хотя бы говорили по телефону несколько раз в день, исключений не было никогда. Хотя вру, конечно, в ранней молодости такое взаимопроникновение не было для меня очень уж необходимой потребностью, даже иногда, по правде говоря, немного напрягало, а может быть, и раздражало.

Да, мне здорово, необыкновенно повезло – до своих почтенных 75 лет я был дорогим любимым сыночком, рядом со мной находился самый близкий на свете человек, моя мама. Вот такое счастье подарила мне судьба.

Моя мама, Элеонора (Лора) Давидовна Разумова родилась 17 августа 1912 года в Одессе. В 1915 году вместе с родителями переехала в Петроград, прежнее царско-немецкое название которого Санкт Петербург к тому времени уже перестало звучать из-за войны с Германией.

На вопросы о революции она отвечала, что помнит только один эпизод, связанный с прохождением мимо их дома неровной колонны вооруженных длинными винтовками солдат и матросов. Она стояла в толпе любопытных, держала за руку свою няню-бонну и звонко кричала вместе со всеми: «Да здравствует матушка Россия и батюшка царь!»

Гражданская война застала маму в Одессе, куда после революции ее отправили жить и учиться из неспокойной российской столицы. А в 1923 году после смерти одесских бабушки с дедушкой окружным путем по разным украинским и южнороссийским железным дорогам она в сопровождении мамы вернулась в Петроград. Потом те же центобежные силы, что и моего отца, перенесли в 1927 году семью Разумовых в бурно разраставшуюся Москву. Там мама окончила среднюю (называвшуюся II-ой ступени) школу и поступила в «Автогенно-сварочный техникум».

С этим средним профессиональным учебным заведением ей не очень-то повезло в том смысле, что буквально на следующий год после получения ею диплома техника по сварке металлов этот техникум стал факультетом Московского высшего технического училища (знаменитого МВТУ им. Баумана). Позже, чтобы все-таки получить высшее образование мама ((Рис. 12) поступила на заочное отделение физико-математического факультета Педагогического института им. Ленина. Сделала она это вопреки возражениям папы, считавшим, что женщине уместнее варить мясные щи, чем сваривать листы рулонной стали.

Моя мама вообще любила учиться. В конце 40-х годов, работая в НИС, (Научно-исследовательском секторе) Бауманки она даже поступила в заочную аспирантуру и готовилась сдавать так называемый кандидатский минимум – обязательные экзамены по марксизму-ленинизму, языку и специальности.

Но, увы, ни сдать экзамены, ни сделать диссертацию ей время не позволило – в 1948 в Бауманском институте, как и повсюду в СССР, началась свирепая борьба с «безродными космополитами». Мама, работавшая тогда всего лишь младшим научным сотрудником, стала приходить со службы бледная взволнованная. «Сегодня ушли Фридлянда», – говорила она, а через неделю сообщала: «Ярхо тоже пришлось уволиться». Вскоре и ее «освободили по собственному желанию», после чего она вынуждена была пойти работать в какую-то строительно-монтажную контору.