Медиареальность

О природе зла, присущего человеку изначально, сказано немало: так, Кант заметил, что «человек изначально склонен ко всем порокам, так как обладает возбуждающими его склонностями и инстинктами, хотя разум влечет его к противному».58 Ему вторит человек иной культуры и иной эпохи – нобелевский лауреат премии Мира Далай-лама XIV: «Ярость, несдержанность, склонность к насилию – такие же естественные человеческие черты, как доброта, благородство, любовь и сострадание». Способы культивирования агрессии – облечение ее в культурную форму или, что одно и то же, примирение с ее укорененностью в природе человека – найдены в архаике и, думаем, по сей день не превзойдены: ритуалы и праздники, в которых ярость, агрессия, насилие и прочие негативные проявления человеческой натуры побеждаются миметически, человек открывается «животным» страстям, угрожающим «культурному образу человека», несущим ярость, безумие, страх, слепую ненависть, разрушение и смерть. Но животное – не внешнее человеку, а этап его становления и важная составляющая его природы. Как заметил тот же Кант: «Пороки большей частью возникают потому, что цивилизованное состояние осуществляет насилие над природой, а вместе с тем наше назначение как людей состоит в том, чтобы выйти из грубого естественного состояния животных. Совершенное искусство снова становится природой».59

Насилие всегда ново. Медианасилие – вдвойне. Оно трудноразличимо: вчерашняя норма взаимоотношений – насилие сегодня, а насилие недалекого прошлого – сегодня желанный модус удовольствий. Конвенции принятого столь быстро теряют силу, а знаки положительного и отрицательного столь часто меняются на противоположные, что при определении его необходимо указывать временные и топографические условия. В противном случае мы будем обречены на непонимание. Методологически обоснованным является потребность актуального, т. е. здесь и сейчас задевающего нас определения насилия, которое свидетельствует об исторической адекватности определяющих, характеризующих время более, чем само насилие, чинящееся и определяющееся в это время. Человек из другого поколения или из другого места (а, следовательно, из другого времени, поскольку каждый топос имеет свою временную размерность, свой внутренний календарь) всегда обречен иметь в виду нечто иное, чем говорящий о зле насилия. Разумеется, если речь идет не о прописных истинах, которые едины у всех менторов и резонеров и Запада и Востока.

Интересную трактовку природы насилия дает немецкий исследователь Вольфганг Софски, который в своей книге точно отражает настроения центральной Европы конца ХХ века, его итоги, его проекции в век настоящий. В размышлениях время, место и идеологическая направленность его работы столь важны, что совпадают с заявленной целью рассматривать насилие sub specie топоса. Софски в подходе к феномену насилия выделяет два пункта: 1) насилие в истории было всегда и 2) при установлении любого порядка прибегают к насилию. «Естественное состояние ведет к господству, пыткам и преследованию; порядок заканчивается восстанием, мятежом, праздником насилия. Насилие остается всегда современным. Оно господствует в истории существования рода с его начала и до конца. Насилие создает Хаос и насилие же создает Порядок. Эта дилемма безусловна. Основанный на страхе пред насилием, порядок сам создает новый страх и новое насилие».60

Так, провозглашаемая и повсеместно проводимая толерантность имеет свою цену. Согласно Софски: «Цена социальной дружелюбности – внутренняя репрессия».61 И, напротив, при формировании режима деспотизма, перед тем, как деспот установит свой деспотический порядок для всех людей, каждый человек сделает это для себя самого. Несвободными становятся люди, внутренне готовые к этому, о которых Кант саркастически сказал: «Ведь так удобно быть несовершеннолетним!».

Вольфганг Софски полагает: «Война всех против всех состоит не в том, что человек может быть убит с определенной целью или без нее. Война всех против всех состоит не в непрекращающемся кровопролитии, а в постоянстве страха перед ним. Началом и основанием социума является страх людей друг перед другом. Поэтому и рассказывается миф не о насилии ужасного человека-волка, а о жертве, о потребности человека в защите и безопасности».62 Но и дружелюбность, исключая насилие по отношению к Другому, порождает насилие: «Цена социальной дружелюбности – внутренняя репрессия».63 Но «чем строже запреты культуры, тем больше попыток их нарушить, чем сильнее власть мертвых, тем ожесточенней сопротивление живых, чем жестче самопринуждение, тем мощнее импульс новой революции, т. е. к новому насилию против старых запретов, против существующей культуры».64 Репрессивность культуры не позволяет разыграться насилию, проявиться ему и вылиться через край. Но любая функция, доведенная до своего логического конца, обращается своей противоположностью: «Культура вырабатывает такие технологии, которые ее же саму и уничтожают».65 Устанавливая культурную норму, культура самим актом учреждения нового – в данном случае культурного – порядка дает основание для его смены. Искусство, культура и религия – все вместе и каждое по отдельности – противостоят исчезновению. История культуры сохраняет иллюзию ее вечности, ее победы над смертью, но как заключает Софски: «Чудовищная травма господства над смертью – рождает только чудовищное»,66 а «травма от абсолюта рождает абсолютное насилие». Любое вневременное, остановка времени, даже в виде фотографии, есть маленькая смерть, есть драма столкновения трансцендентного с сущим, с живым потоком. Ситуация, взятая sub specie aeternitis, преображает контекст настоящего, укрупняет форму, подымает взгляд к небу, обесценивает сиюминутное. Философия эпохи новых медиа главным предметом анализа полагает медиареальность или реальность медиа. Последняя, как уже отмечалось, стала отражением медиального поворота, приведшего к осознанию того, что новые технологии стремительно меняют свой облик, нормативный, этический и поведенческий стандарт (в отечественной ситуации он усугубился еще и тем, что наложился на слом советской идеологии). Проявления свободы воли в сети вначале воспринимаются как зона свободы и вседозволенности, но весьма скоро сталкиваются с проявлением воли других, с необходимыми ограничениями, с установлением нравственных норм и, наконец, с правовыми законами.67 Порнография и насилие, мошенничество, вторжение в личное пространство, компьютерные вирусы, клевета и травля, агрессивное поведение человека, – все это и многое другое вынуждает оперативно реагировать на актуальные вызовы технического человека. Вскоре пришло осознание, что в Сети, как и по эту сторону экрана, нужны правила, регулирующие поведение людей. В ситуации, когда внутренняя жизнь, одежда, переживания, оценка становятся внешними, общедоступными, когда карнавал масок разыгрывается каждый день, когда анонимность рождает агрессивность, распущенность, упрощение языка, чувств, концентрации внимания и сосредоточенности, тогда мы невольно вспоминаем о регуляции, о зонах, свободных от насилия, курения, порнографии, радиации, надсмотра и контроля.

Одно из важных открытий Лумана состояло в том, что он стал изучать организации изнутри, как обособленные самостоятельные миры, игнорирующие сознательное целеполагание. Произведенные идеологией потребления и инспирированные медиа желания воспринимаются как желания естественные. В каком-то смысле это так. Потребность созерцать насилие (жертвоприношение, казнь, бои без правил, насилие в кино) тому подтверждение. Медиа ничего не навязывают извне, они дают конкретную форму, образ. Порка крестьян на конюшне и порка в садомазохистском клубе по внешнему виду одинаковы, но маркировка насилия и ненасилия здесь существенно видоизменяется. Посему как никогда важна оперативность и точность диагноза насилия, которое неразрывно связано с конкретностью его проявления, с указанием времени и места. Вот забавный случай, подмеченный историками фотографии: установка для съемки фотокамеры в конце XIX века настолько пугала демонстрантов, что они тут же разбегались. Это породило иллюзии, что наконец-то найдено новое действенное средство против демонстрантов и бунтарей.68 Сегодня же, напротив, протестующие начинают «протестовать» в момент включения камер и микрофонов, а сворачивают плакаты и расходятся, как только они выключаются, что дало повод Н. Больцу язвительно заметить: «Те, кто спонтанно выражают свой протест, должны позаботиться о том, чтобы микрофоны были включены заранее».69

58

Кант И. О педагогике // Кант И. Трактаты и письма. М.: Наука, 1980. С. 497.

59

Там же.

60

Sofsky W. Traktat über die Gewalt. Frankfurt am Main: Fischer, 1996. S. 10. См. также о порочном круге циркуляции насилия и порядка в обществе, «собственного насилия порядка»: Popitz H. Phänomene der Macht. Tübingen, 1986. S. 89–90. Но прежде эту тему обостренно продумал Рене Жирар в книге: Girard R. La violence et le sacré. Paris: Grasset, 1972 (Насилие и священное / Пер. с фр. Г. М. Дашевского. М.: Новое литературное обозрение, 2000). Где им был начертан круг циркуляции насилия и священного. В современной отечественной мысли идея несводимости сакрального к божественному основательно разработана С. Н. Зенкиным: Зенкин С. Н. Небожественное сакральное: теория и художественная практика. М.: РГГ У, 2012. 537 с.

61

Sofsky W. Traktat über die Gewalt. S. 210.

62

Ibid. S. 10–11.

63

Ibid. S. 210.

64

Ibid. S. 211.

65

Ibid. S. 219.

66

Ibid. S. 217, 222.

67

О мотивах и источниках правового регулирования медиасреды см. статью: Панферова В. В., Зверева Ю. И. Медиафилософия: проблемное поле исследования // Медиафилософия II. Границы дисциплины / Под. ред. В. В. Савчука, М. А. Степанова. СПб.: Изд-во СПбФО, 2009. С. 9–15. Здесь последовательно проводится идея необходимости регулирования взаимоотношений в медиареальности.

68

Александр Китаев «Рентген как фотограф незримого». Доклад на Второй международной конференции «Медиафилософия. Границы дисциплины» (СПбГ У, 21 ноября 2008).

69

Больц Н. Азбука медиа / Пер. с нем. Л. Ионин, А. Черных. М.: Европа, 2011. С. 39.