Научная эффективность в работе

Первый шаг исследования поля научных взаимодействий относится к контексту возникновения проблемы эффективности исследований. Ранее было отмечено, что придание всеобщего статуса экономическому требованию эффективности, представленному через разницу расходов и дохода, а также квантификацию оценки эффективности можно объяснить, с одной стороны, конкретными обстоятельствами функционирования науки как социального института и, с другой стороны, внутренней логикой трансформации новоевропейской научности59. Следует, однако, дополнить этот анализ раскрытием становления самого научного сообщества в контексте общественных взаимосвязей в широком смысле слова, коль скоро оно оказывается либо пассивным претерпевающим объектом, либо активным субъектом, формирующим одну из сторон проблемы эффективности научных исследований.

Может создаться впечатление, что понятие научного сообщества, являющееся в современном эпистемологическом дискурсе почти общепринятым, возникло достаточно давно, по крайней мере со времени возникновения первых научных институций, а также представления конкретных направлений исследования в научных журналах. Однако это не совсем так. Исследователи отмечают, что данное понятие начинает звучать только в первой половине XX в. в работах Р. Мертона и М. Полани60. Следует признать, что данная актуализация должна быть связана с тем, что научное сообщество в какой-то период функционирования науки становится не просто само собой разумеющимся действующим агентом поля науки, но проблематичным концептом, и проблематичность эта относится в первую очередь к его самоопределению, в котором значимой оказывается именно автономия.

Почему становится проблематичной автономия научного сообщества и научной деятельности вообще, отчетливо провозглашенная в эпоху формирования классического немецкого университета и принесшая немалые плоды в ходе его развития?61

Для того чтобы ответить на этот вопрос, следует обратиться к особенностям развития науки в первой половине XX в. Причем следует принять во внимание не только и не столько кризисные события внутри самого исследования, которые повлияли на формирование новых научных методологических установок и определений научной предметности, сколько особенности функционирования науки как социального института62.

Речь здесь идет о таких процессах, оказавшихся в центре внимания исследователей социальной истории науки, как научно-техническая революция. Во втором издании своей работы «Наука в истории» (Science in History) в 1957 г. марксистский историк науки Дж. Бернал пишет о второй научной революции, происходящей на наших глазах:

«Against the revolution of the earth and the circulation of the blood, the telescope, and the vacuum pump, and the upsetting of previous ideas that these implied, we may urge the discovery of the nuclear atom, relativity, and the quantum theory, as well as of the processes of biochemistry and the i

Вторая научная революция, называемая научно-технической, событие которой констатирует Дж. Бернал, отличается от первой прежде всего тем, что она затрагивает по преимуществу не отношения внутри самой науки, но ее связь с другими социальными субъектами и показывает очевидность воздействия науки на общество в его экономической, политической и культурной составляющей.

Следует отметить, что эта очевидность эффективности науки64, ее взаимодействия с иными социальными акторами, попадает в поле эпистемологической рефлексии в силу собственной неоднозначности и даже проблематичности. Об этом Дж. Бернал пишет еще в 1939 г. в своей работе «Социальная функция науки», созданной накануне Второй мировой войны. В ней он подробно разбирает пути применения науки в сфере экономики, взаимосвязи науки и техники в контексте эскалации вооруженных конфликтов, противоречивое – не только позитивное, но и негативное – значение научной результативности для общественного развития, связи науки и фашистской идеологии и проблемы гражданской ответственности ученого65.

Именно очевидная внешняя эффективность – способность и актуальность общественного воздействия науки – делает ее возможным объектом управления со стороны государственных структур, формирующих внешние ожидания и заказы (в том числе военные), обеспечивающих необходимое финансирование, оценивающих полученные результаты, контролирующих процессы применения. Именно очевидная проблематичность и неоднозначность оценки ее результатов делает науку в эпоху второй революции не только возможным, но и необходимым объектом управления66.

На наш взгляд, эта ситуация возможного и необходимого управления научными исследованиями, возникающая в контексте очевидности неоднозначного общественного воздействия науки, оказывается условием актуализации внешней власти государства и управляющих структур, поля гетерономии, и тем самым ставит автономию научных исследований, признанную повсеместно в классическую эпоху, под вопрос. Наша гипотеза, полное обоснование которой не может быть осуществлено в данном исследовании, состоит в том, что появляющийся в это время концепт научного сообщества может быть рассмотрен как своего рода ответ на этот вопрос о признании сохраняющейся, но проблематизируемой автономии исследования. Такой ответ, осуществляется ли он в виде определения норм и ценностей научного этоса (Р. Мертон) или в виде апелляции к внутренней самодостаточности научного сообщества (М. Полани) восстанавливает (или по крайней мере стремится восстановить) автономию, обосновывая ее. Однако это не автономия как «всеобщность интереса», которая была провозглашена и приведена к действительности идеологами и основателями немецкого классического университета. Это автономия как «отдельность и самоорганизация», существовавшая еще в университете средневековом и раскритикованная в XVIII в. за негативный «вклад» в формирование закрытости, отсутствующей общественной значимости научных исследований.

Симптоматично, что такого рода утверждение (точнее, возобновление учреждения) автономии научного сообщества происходит одновременно с разработкой проблемы демаркации науки представителями Венского кружка, одновременно с разработкой критериев, отделяющих авторитетное научное сообщество и получаемое им знание от всего ненаучного знания67.

Таким образом, мы видим, что в контексте развития внутренних возможностей научного познания и возобновления с новой силой внешнего требования эффективности, предъявляемого к исследованию, происходит, во-первых, формирование системы управления наукой и, во-вторых, переопределение статуса научного сообщества. Последнее оказывается теперь не столько и не только субъектом, определяющим внутреннее автономное поле науки, но и игроком внешнего поля гетерономии, с необходимостью вступающим в отношение с другими социальными субъектами, в том числе отстаивая в этой игре собственную автономию.

59

Внешние обстоятельства связываются исследователями с усилением демократических тенденций и возрастанием требования прозрачной легитимации научных исследований и их финансирования, а также со слабостью конкретных научных сообществ, экспертные свидетельства которых не имеют авторитета в обществе в целом, вынужденных с целью легитимации прибегать к квантитативным аргументам эффективности (Porter T. M.: 1) Quantification and Accounting Ideal in Science // Social Studies of Science. 1992. N 22. P. 633–651; 2) Trust in Numbers: The Pursuit of Objectivity in Science and Public Life. Princeton: Princeton University Press, 1995.). Внутренний фактор определяется как распространение идеала классического математического естествознания на исследования самой науки, в том числе на репрезентацию науки в общественном сознании (Наука: испытание эффективностью / П. А. Биргер, В. А. Куприянов, И. С. Дмитриев и др. СПб.: Фонд развития конфликтологии, 2016.). Именно в этом контексте может быть прояснен и отчасти оправдан существенный вклад самих ученых, социологов науки Д. Прайса, Р. Мертона, Дж. Бернала, В. Налимова и др. в формирование системы квантитативной репрезентации науки как информационной системы с помощью «сетей научных публикаций» (Д. Прайс), а также в формирование и введение в активное использование наукометрических процедур в качестве орудия управления научными исследованиями.

60

Юдин Г. Иллюзия научного сообщества // Социологическое обозрение. 2010. Том 9, № 3. С. 57–88.

61

О классическом немецком университете и автономии научного исследования, как его основной характеристике см., во-первых, непосредственные тезисы о свободе исследования: фон Гумбольдт В. О внутренней и внешней организации высших научных заведений в Берлине // Неприкосновенный запас. № 2(22). 2002. во-вторых, исторический и философский анализ создания и условий последующей трансформации университета: Шнедельбах Г. Университет Гумбольдта // Логос. № 5–6. М., 2002. С. 72; в-третьих, описание концепта автономии университета в контексте немецкой классической философской традиции, а также в институциональном пространстве современного функционирования университета: Наука: испытание эффективностью. Гл. 2 и 3. С. 47–114.

62

О кризисе в науке и о его влиянии на возникновение неопозитивистской философии см.: Карнап Р., Ганн Г., Нейрат О. Научное миропонимание – Венский кружок // Журнал «Erke

63

Bernal J. D: Science in History. 2nd ed. London: Watts., 1957. P. 495. (Цит. по: Teich M. J. D. Bernal the Historian and the Scientific-Technical Revolution // Interdisciplinary Science Reviews. 2008. Vol. 33, N 2. P. 135).

64

Здесь и далее в тексте мы используем широкий смысл понятия эффективности научных исследований, который отличается от узкого экономического и включает различные направления воздействия науки на общество и саму себя. В этом контексте проблема эффективности охватывает условия, критерии оценки, а также препятствия на пути осуществления таких воздействий. О различии узкого и широкого смысла понятия эффективности см.: Наука: испытание эффективностью. Гл. 1. С. 9–46.

65

См.: Bernal J. D. Social Function of Science. London: Geord Routledge & sons LTD, 1946. 504 P. Заметим, с 1836 г. книга переиздавалась до 2016 г. пять раз, что свидетельствует о ее злободневности.

66

Отметим, что не в последнюю очередь в силу этой необходимости управления, возможности и позитивные эффекты научно-технической революции часто связываются с преимуществами социалистического общества, способного благодаря государственной собственности на средства производства осуществлять в полной мере планирование и контроль. Не случайно это понятие, введенное в дискурс исследований науки Дж. Барналом, было подхвачено и впоследствии более или менее отчетливо разработано именно в советской литературе. В настоящее время его можно обнаружить почти исключительно в текстах, посвященных идеологии и общественным практикам указанного периода XX в. (Hoffma