Страница 42 из 84
– Всё!.. Прекращай, Михаська!.. – погладил его по плечу Станислав. – Купил, потому что душа твоя к прекрасному тянется. Устала она, твоя душа, от серости земного бытия, вот и ищет для себя восторга и упоения через искусство. Всё! Хватит, брат, хмуриться! Жизнь прекрасна! Мы с тобой молоды… красивы… Едем на бал осчастливить своим присутствием барышень. А ты захандрил… Не время, братишка! Прекращай! Ведь ты прекрасно знаешь, что если в человеке есть меланхолии, душа его открыта дьяволу. Да и вспомни, чему учила нас Герда Карловна, наша преподавательница по этикету: «Унылое или злое лицо на балу – то же, что и пляски на поминках». Так что настраивайся на лирический лад…. на веселое времяпрепровождение! Барышни нас с тобой на балу дожидаются. Панночки, одна лучше другой. Понял, о чем я?.. – подпихнул он его плечом.
– Понял, Станек!
– Точно, понял?!
– Чего ж не понять-то!..
– Тогда улыбнись…
Михаил улыбнулся, но получилось у него это вяло и тоскливо…
– Нашло что-то, Станек… Не обращай внимания. Сейчас всё пройдет!..
– Ну и слава Богу!.. – облегченно вздохнул Станислав и откинулся на мягкую спинку дивана.
Тем временем экипаж молодых людей, оставляя позади себя клубы придорожной пыли, продолжал свой путь по дороге дремучего леса в сторону имения господ Медведских. На какое-то время, позабыв друг о друге, друзья умолкли… Станислав, снова прикрыв глаза, подставил лицо теплым лучам солнца, коснувшегося уже своим малиновым шаром макушек вековых сосен.
Михаил же какое-то время безучастно наблюдал за красивыми лесными пейзажами, мелькающими перед его взором, затем взглянул на друга, почивающего под теплыми лучами заходящего солнца. Ему хотелось понять, задремал он или предается наслаждению, получаемому от солнечного тепла. Но так и не разобравшись до конца, вновь отвлёкся на свои мысли…
Мысли же его снова вернулись домой, в родную его деревню Каленевцы, которую покинул он несколько дней назад. Туда, где остались любимые его матушка Ганка и отец Селивестр. Пусть хоть и не родной отец, но под крылом которого он вырос, научился у него плотницкому и столярному ремеслу. И не только научился этому ремеслу, а полюбил это ремесло, в которое можно смело вложить весь свой бездонный творческий потенциал.
А еще он вспомнил своего неофициального, но кровного отца, барона Ордоновского, имение которого находится в непосредственной близости от родной его деревни Каленевцы. Вспомнил первый день своего знакомства с ним… День, который мог бы стать последним в его жизни…
Ill. Михаил Богдан
Михаил Богдан родился в марте 1887 года в деревне Каленевцы Гродненской губернии, в польской крестьянской семье Селивестра и Ганки Богдан. Селивестр и Ганка работали в панской усадьбе, находящейся в непосредственной близости от их деревни Каленевцы. Селивестр работал плотником-краснодеревщиком, а Ганка пекла хлеб для панского стола.
У супругов Богданов было уже в семье трое детей: старший сын Павел и две младших дочери, Нюта и Юстина… Однако… по прошествии некоторого времени, Ганка забеременела в четвертый раз и в марте 1887 года разрешилась очень крупным, роскошным младенцем мужского пола, которого назвали Михаськой.
Мальчик оказался ребенком всем на диво и зависть… С пухленьким белоснежным телом и личиком, большими синими глазами, чёрными, чётко выведенными бровями, густыми длинными ресницами и темными кудрявыми волосами. Малыш сразу же привлек к себе повышенный интерес со стороны окружающих – уж очень он разительно отличался от своих старших брата и сестер, внешне хрупких, низкорослых и очень смуглых детей, но имел просто потрясающее сходство с их паном, бароном Ордоновским, в услужении которого находилась Ганка.
По деревне Каленевцы и всей округе поползли слухи: «Ганка, жена плотника Селивестра Богдана, родила ребенка от самого барина, Ясно Вельможного пана Ордоновского… Ну, не может от Селивестра Богдана, невзрачного, низкорослого, очень смуглого простолюдина родиться роскошный породистый малыш!.. Не может… Не может, и все тут!» – не переставали судачить по всей округе люди.
Сам же Ясно Вельможный пан, барон Стефан Ордоновский, о рождении в крестьянской семье ребенка, внешне как две капли воды похожего на него, ничего не знал. Жизнью и бытом своих подопечных крестьян он никогда не интересовался, а уж тем более… какими-то там сплетнями и пересудами, носимыми этими простолюдинами из хаты в хату ради развлечения и скуки.
Так же до этих самых пересудов не было никакого дела и самому малышу Михаське, заботливо опекаемому старшими сестрами да старенькими дедушкой Мциславом и бабушкой Михайлиной, пока Селивестр и Ганка занимались домашним хозяйством да работали, не покладая рук, в поместье своего Ясно Вельможного барина.
Но время шло… Михаська подрастал… Он был уже далеко не тем пухленьким малышом, которого растили старшие сестры, не спуская со своих рук. Он стал взрослым, вполне самостоятельным пятилетним мальчиком, ростом намного выше всех своих сверстников и внешне просто очаровательным ребенком: белолицым, синеглазым, с длинными до плеч черными кудрявыми волосами.
Трудно было пройти мимо Михаськи, чтобы не приостановиться и не полюбоваться им, не потискать его в своих объятиях, не получить удовольствия от общения с ним. Уж очень не по годам был он рассудительным и вдумчивым. Люди не переставали поражаться его сходству с их Ясно Вельможным паном, которому поклонялись, как своему идолу, но боялись даже взглянуть на него… Перед которым стояли только с согнутыми спинами, когда он проходил мимо них или пролетал по дорогам деревень на своей мягкорессорной коляске, запряжённых в пару породистых вороных жеребцов. Поэтому копию своего пана – маленького Михаську, ставшего доступным им для непосредственного с ним общения, по примеру самого Ясно Вельможного пана, возвели в рамки идолопоклонничества, окрестив его не иначе, как «наш Ясно Вельможный паныч Михаська Ордоновский».
Михаська рос очень смышлёным малышом. Большим его желанием было познавать и познавать всё новое, всегда чему-то учиться. Он любил слушать сказки, но не просто их слушал… Ему необходимо было размышлять над тем, что он услышал. Близко к своему детскому сердечку принимал он боль героев, которые были кем-то обижены в сказке. Плакал над несправедливостью и радовался, когда зло было побеждено.
Но больше всего на свете Михаська любил рисовать… Карандашей и бумаги у него не было, поэтому он убегал из дома к берегу одного из озер, где была большая песчаная коса, чтобы на песке сломанной от дерева веточкой рисовать свои картинки, сюжеты которых щедро приходили в его детскую головку. А ещё с большим интересом рассматривал он расписные крылышки бабочек, жуков, стрекоз… Сильно удивлялся тому, что на свете так много всевозможных полевых и садовых цветов, и все они, на удивление, такие разные и такие красочные…
А ещё маленький Михаська знал, что в небе живет пан Бог. Бабушка Михайлина ему говорила, что пан Бог непременно скоро сойдет с неба на землю и накажет всех тех, кто обижает добрых людей. А ещё ему бабушка рассказала, что Пан Бог очень большой и красивый. У Него длинные красочные одежды и очень Он добрый. Надо только молиться пану Богу, и Он, услышав мольбы человека, обязательно придёт ему на помощь.
Поэтому к пяти годам Михаська выучил столько молитв, что ему бы мог позавидовать любой священник из костела. Сидя одиноко на берегу озера, он не сводил своих синих глаз с неба. Раздумья о Боге уводили его в далекие миры, где ему было светло, радостно и комфортно. Он смотрел, как по небу быстро летят белые пушистые облака, образуя на ходу причудливые формы. Ловил себя на мысли, что когда-то очень давно, то ли в другой жизни, катался точно на таких же облаках по голубому бездонному небу… А еще ему постоянно чудилось, как по широкой, сияющей ослепительными красками лестнице, ведущей с небес, спускается на землю пан Бог – большой, неземной красоты мужчина, одетый в длинный голубой плащ, мерцающий разноцветными звездами. Свет от пана Бога исходит яркий, словно от солнца, и искрится в волнистых Его волосах, делая их золотистыми, а вокруг головы образует светящийся нимб, который ослепляет взор и наполняет душу неописуемым счастьем.