Страница 3 из 5
Один и тот же термин мог существовать в разных «искусствах»: например, эпитет – и прилагательное, и определение, и риторическая фигура амплификации – всё зависит от соответствующего «искусства».
В человечестве существует два распространенных понимания красоты. Первое представляет красоту как жидкость, блестящую и манящую, откуда наши идеи «глянца» и «гламура» (от grammar – письменность, заклинание), но и мысль об излиянии благодати и помазании. Вероятно, это представление восходит к мифологическим пьянящим жидкостям, или к излияниям жертвенной крови, но они продолжают властно определять само содержание понятия красоты: красота привлекательна (Платон производил греческое κάλλος от глагола «зову»), красота изящна (впрочем, слово «изящный» в Древней Руси означало «исключительный», изъятый из ряда, из ряда вон выходящий – отсюда «изящные искусства» не просто перевод европейского «тонкие искусства», требующие тонкой работы, но и исключительного качества) и неотразима в буквальном смысле – очень светла и блестяща, чистоту ее блеска не отразишь, а только воспримешь. Такими красотами были греческие Хариты, латинские Грации – это слово в христианстве стало значить «благодать», но с тем же значением блистательного подарка. И по-русски «красят» стену или что-то еще, т. е. придают блеск красоты.
Другое понимание выражено еврейским словом «цба», греческим «космос» и латинским mundus: красота как строй, порядок, построение звездного неба или войска. Библейское имя Бога – Цбаот, Саваоф, можно переводить как «бог миров», «бог армий», «бог мироустройств», возвысившийся над всеми другими богами и их изделиями. От слова «космос» произошла наша косметика – потому что упорядочивать можно и украшая: войско тогда упорядочено, когда всем видны украшающие его знаки отличия.
Оба начала красоты соединились в образе свободного человека, как он создан Платоном и Аристотелем. В отличие от раба, сутулого, обрюзгшего и неорганизованного из-за своего униженного положения и суетливых приказов, свободный человек отличается стройностью, «дерзновением» (греческое «парресия» – умение выступать публично) и привлекательностью даже цвета лица или ясного взгляда. Этот идеал красоты обогащался – например, мальчиковая худоба женщин 1920-х, образец модельной внешности, как показала искусствовед Энн Холландер, стала способом преодолеть травму мобилизации Первой мировой.
Слово «образ», вероятно, от корня резать, вырезать, оставлять оттиск, штамповать, употребляется для перевода сразу нескольких слов, хотя в нем уловлена главная эстетическая проблема Античности: как соотносятся след и вещь, например, если скульптура и гемма-штамп суть одно и то же ваяние. Античность и не стремилась решать этот вопрос: ведь подражание природе подразумевает, что искусственная вещь может влиять на природу не хуже природы. Получается интереснейшая такая штука, которую дальше имейте в виду, когда мы много раз будем говорить о том, что даже в античных терминах есть динамика, а не только фиксация положения дел.
Итак, эти слова. Греческое «схема», латинское figura, означает позу танцора, с которой стали сравнивать и неожиданные ходы мысли, и обороты речи: ритор удерживает внимание аудитории, совершая необычный прыжок и оборот. Греческое «характер» и близкое к нему «тип» значит оттиск, след, штамп, устойчивое свойство вещи, создающее столь же устойчивое впечатление. Важно, что раз искусство подражает природе так, что опережает природу, и искусственное в своем апофеозе и определяет природную жизнь, то и оттиск может оказаться творческим образом, тень может оказаться самостоятельно действующей, «характер» речи становится «характером» природы: обо всех этих удивлениях мы достаточно поговорим на наших лекциях.
Греческое «идея» или «эйдос», латинское forma или species, специя, которое лучше переводить емким словом «вид», употребляется для созерцаемого объекта (хотя самого слова «объект» тогда не было), уменьшительная форма «эйдолон», идол, означает изображение созерцаемое, хотя не обязательно сходное: отсюда привычное нам значение амулета. Слово «идиллия» тоже уменьшительная форма, еще более уменьшительная, «как на картиночке» или, может быть, «жанрик», учитывая, что есть и виды речи – жанры, или крохотная специя для жизни.
Идол всегда закономерно противопоставляется иконе – икона означает «сходство», портрет; в отличие от идола, который может быть сколь угодно условен, икона безусловна. Так, например, статуя Аполлона в человеческий рост будет скорее иконой, потому что для греков с определенного времени боги не отличаются от людей ничем, кроме легкой походки: даже сияние от них открывается не всем. А вот фотография матери Марии Скобцовой или кого-то еще из святых ХХ века не будет иконой, хотя мы точно узнаем изображенное лицо: фотография фиксирует фактическое присутствие, а не сходство, и если опознание происходит, то внутри полицейских или каких-то еще специальных практик, тогда как икона открыта всем. Икона – это решение известного парадокса Джошуа Рейнольдса: портрет хорош тогда, когда «похож», но как оценить его качество, если мы не видели вживую изображенное лицо, например, когда мы ходим и смотрим портретную галерею? Икона своей исключенностью из практик опознания и принципиальным сотворением сходства просто в силу своего статуса решает этот парадокс.
От слова «икона» произошел термин «иконология», обозначающий созданный Аби Варбургом (1866–1929) подход к изучению искусства, исходящий из того, что образы в изобразительном искусстве не столько придумываются художником на основе существующих сюжетов, сколько перенимаются из традиции, приходят и раскрывают свой смысл сами. Это даже не образы мифов, хотя мифологические персонажи и окружены множеством ассоциаций и нравственных толкований, а образы из разных видов знания: философские и астрологические, алхимические и психологические – в старинном значении «науки о душе». Например, астрологический календарь может быть планировщиком тогдашнего делового человека, статуи – образом предстояния и постоянного присутствия в храме, а алхимическое великое делание – лучшим образом воплощения Бога в утробе. Эти образы не растворяются в том смысле, для которого они применены, но, напротив, торчат, оживляя живописное повествование. В самых радикальных случаях Варбург говорил даже о «формулах пафоса»: изображении необычных эмоциональных состояний, ничего не прибавляющих к ходу сюжета, но создающих особый режим трепетного и глубокого восприятия самих этих произведений.
Итак, мы видим, что большая часть слов для продуктов воображения взята из риторики, как наиболее универсального искусства исполнения мысли или идеи, и переносилась на другие искусства в той мере, в какой они стали пониматься как воплощение идеи. Как прекрасно показал Эрвин Панофски (1892–1968), крупнейший последователь Аби Варбурга, в книге «Идея», такой переход совершился благодаря Цицерону, который в отличие от греческих риторов, акцентировал необходимость исполнения речи, перформанса, и тогда вся речь с ее мыслями превращалась в «идею», причем античная культура, с ее пониманием «идеи» как «образца» и «вида» одновременно, создала сюжеты, где не только вещи одного вида создаются по единому образцу, но и из вещей единого вида – один образец (таков анекдот о Зевксиде, написавшем Елену, взяв за образчик сразу нескольких женщин-моделей), и тем самым утвердила в нашей культуре идею как многозначительный художественный замысел. Риторическое происхождение терминологии изобразительного искусства сохраняется во множестве остаточных словоупотреблений, начиная с необходимо профессионального слова «писать» для живописца, а ни в коем случае не «рисовать», т. е. создавать повествование красками. Как корабль не плавает, а идет: он не хочет отдавать себя на потребу стихиям.
Неудобство русского языка в этой многозначности слова «образ», в результате «образная речь» (фигуральная) оказывается рядом с «образным мышлением» (иконическим) и «образным строем произведения» (идеями или эйдосами). В европейских языках нет нужды обособлять фигуральность или типичность-характерность, для этого есть специальные технические жаргоны, где все «типы» и «фигуры» на месте, но в расхожем словоупотреблении «идея-идол» (form, Gestalt, forme) и «икона» (image, Bild) отличаются непременно.