Страница 1 из 5

Красота. Концепт. Катарсис

Марков Александр Владимирович

Александр Марков

Предисловие

Теорию часто упрекают в том, что она свысока смотрит на искусство. Но в этой книге предложена другая теория – стоящая на стороне произведений и узнающая вместе с ними, для чего они существуют. Если читатель после чтения этих страниц согласится, что сочувствие и игра не просто вежливее, но во много раз лучше сухого резонерства – значит, цель книги достигнута.

Многим из нас кажется, что искусство уже объяснено в музеях или в книгах, и поэтому теория не нужна. Но затем оказывается, что сами эти объяснения нуждаются в пояснении, а искусств слишком много, чтобы сразу найти в них общие принципы, проливающие свет на эти объяснения. Теория только и показывает нам, как возникают не только произведения искусства, а искусства как таковые и понятие об искусстве как таковом, и тогда мы можем и объяснения воспринять не как упрощение искусства, но как часть игры с ним, в которую мы приглашены – хотя мы до этого долго сидели и только посматривали на искусство.

Путь к этой маленькой книге был непрост: когда-то давно, представив статью о природе античных жанров в меру прославленному ученому, в ответ я услышал, что позволяю себе недопустимое: например, сравнивать построение преамбул у античных историков и историков Предвозрождения, замечая, как настрой читателя на новый лад сменяется любованием фактом. Критик не заметил, что и лад, и факт – это не проходные обстоятельства существования, но то, чем только и оправдан наш жизненный мир. С тех пор прошло много лет, времена изменились, и феноменология, герменевтика, постструктурализм стали частью опыта даже тех, кто не изучал первоисточники – просто потому что непротиворечивое высказывание об искусстве не может уже быть построено без учета этих важнейших достижений мысли ХХ века.

Глеб Смирнов-Греч провозгласил артодоксию, поклонение Искусству, как религию новейшего Завета, священная книга которой – уже не ветхий Завет чаяния и не новый Завет присутствия, но мольберт свободного творчества, чистый лист или холст. Артодоксию исповедует всё человечество, совершая паломничества в музейные города и имея дома святыни этой религии, в виде альбомов или музыкальных записей. Дух дышит где хочет, а Бог умаляется уже не только до смиренного воплощения, но до позволения взрослым людям веселиться и играть. Как и во всякой шутке, в ядре ее сквозит важнейший смысл: разговор об искусстве невозможен без заинтересованного отношения к нему, не сводящегося к наблюдениям и впечатлениям, но требующего постоянной аскетической критики, изживания прочь дурного вкуса, целомудренного воздержания от поспешных выводов. Тогда этот небольшой курс из четырех лекций можно считать катехизисом артодоксии, краткими ответами на вопросы новообращенных.

Артодоксия имеет свои пророческие книги, как, например, прекрасная автобиографическая поэма «Человек играющий» Юрия Иваска, утверждающая строительство рая в культуре. И прежде этого строительства рая хорошо послушаться наставления Вячеслава Ивановича Иванова:

«Прежде чем помышлять о высших достижениях, поэтам надлежит «сотворить заповеди»: десять заповедей Моисея. Чтить предание своего искусства, чтобы долголетними быть на земле; не убивать слова; не творить прелюбодеяния словесного (сюда относится все противоприродное в сочетаниях слов); не красть, не лгать и не лжесвидетельствовать; не глядеть с завистливою жадностью и любостяжанием на красоту чужую, т. е. не органически присущую предмету вдохновения, а насильственно захваченную извне и тем низведенную на степень только украшения. Далее – заветы чисто религиозные: святить торжественные мгновения творчества и возвышенное слово; не именовать божественного всуе; не служить кумирам формы, как Божеству, – и, наконец, помнить, что поэзия – религиозное действие и священственный подвиг».

Иванов переложил заповеди, смешав их порядок, и поступил как теоретик. Теоретики не следуют готовым порядкам, но находят ту точку симпатии, в которой они точно уверены, когда уместен порядок, а когда – игра. Ведь даже пророки иногда бывали капризными, как Иона, что уж говорить о художниках, на которых сбываются пророчества о рае.

В заключение благодарю В.А. Колотаева, декана Факультета истории искусства РГГУ, за счастье всякий раз идти на работу, чтобы представить радостные достижения мысли. Благодарю также собеседников многих этих идей: профессоров и доцентов В.Г. Андрееву (Кострома), А.А. Арустамову (Пермь), Л.Л. Горелик (Смоленск), О.А. Джумайло (Ростов-на-Дону), И.В. Ерохину (Тула), Т.В. Звереву (Ижевск), Н.В. Ковтун (Красноярск), С.В. Корниенко (Новосибирск), С.А. Мартьянову (Владимир), И.Н. Минееву (Петрозаводск), И.В. Монтеюнайте (Псков), Н.В. Семенову (Тверь), О.Н. Турышеву (Екатеринбург), О.М. Ушакову (Тюмень), М.А. Черняк (Санкт-Петербург) и многих других за великое чудо научной дружбы.

Лекция 1

Природа искусства

Слово «искусство» многозначно во всех знакомых нам языках. В самом широком смысле искусством называют поведение: «искусство нравиться», «искусство прожить жизнь». В более узком смысле искусством называют любую профессиональную деятельность: «искусство упаковки», «искусно забить мяч». Наконец, в самом узком смысле это специальная профессиональная деятельность, как в названии книги «Искусство ХХ века», которое мы никогда не поймем ни как «искусство прожить ХХ век», ни как «искусство создавать ХХ век, порождая любые его объекты и обычаи», но как обещание встречи с произведениями различных искусств.

В русском языке дело осложняется тем, что слово «искусство» для перевода латинского ars или немецкого Kunst (от ke

Хотя представление об изящных искусствах восходит к древнегреческому слову καλλιτεχνία, «прекрасное ремесло», «тонкая работа», мы сейчас скорее будем противопоставлять живопись и ювелирное или парфюмерное ремесло. Живопись для нас будет настоящим искусством, а ювелирное – прикладным. Почему так произошло? Потому что живопись стоит ближе к литературе, к повествовательному началу, к описанию; а литература благодаря многовековым усилиям риторов и философов понимается как то, что может изменить человеческую жизнь, а не только ее украсить. На такой статус живописи работало и ее античное происхождение, из посвятительных табличек в храме в благодарность за чудесное спасение (то, что мы знаем как мексиканские retablos и что объясняет жанры живописи, включая морские пейзажи, изначально благодарность за спасение в буре), но и риторические иллюзорные описания действительных и мнимых произведений, экфрасисы (буквально, «выразительности»), которые должны были воздействовать на душу человека не менее сильно, чем природа. В любом случае, с живописью тогда связывалась идея спасения и начала новой жизни, что не ассоциировалось с ювелирным искусством.