Страница 22 из 25
Пол в кабинете дежурного адвоката был настлан на добрых двадцать сантиметров ниже, чем в предбаннике. Посетитель, таким образом, не входил, а как бы проваливался в кабинет, не вдруг восстанавливал равновесие и с особым тщанием проверял на прочность казенный стул, прежде чем сесть. Можно представить, какому серьезному испытанию подвергались при посещении юридической консультации немощные старушки, матери с младенцами на руках и углубленные в себя шизофреники. На моей памяти две или три бабули, достигнув спасительного стула и опершись на него левой рукой, правой осеняли себя крестным знамением по случаю спасения.
Был вторник, мой дежурный день. Я сидел за столом, смотрел на белую дверь в зеленой стене и неотвратимо засыпал. Дежурства сельских адвокатов начинались в девять тридцать. Чтобы поспеть вовремя с северо-восточного края Гражданки, мне приходилось подниматься с постели в семь утра, а то и раньше. Господь создал меня не жаворонком, но чистокровной совой. В момент, когда белая дверь распахнулась, а ее коробка обрамила портрет неизвестного в кепке, мне еще хотелось спать и уже хотелось есть! Ведь никакой сове еда не полезет в клюв на рассвете, поэтому завтракал я по вторникам чашкой кофе с сигаретой. Кепка возникла около полудня. «Господи! – взмолился я мысленно, изо всей мочи стряхивая сон. – Сделай так, чтобы этот гражданин пришел сюда искать исполком, нотариальную контору, кожно-венерологический диспансер или, на худой конец, бензозаправочную станцию! Короче говоря, Отче, сделай так, чтобы он пришел сюда по ошибке и через полминуты выкатился обратно!» Убедившись, что я в кабинете один, не спрашивая разрешения, спокойно, уверенно, как по ровному полу, посетитель перешагнул порог, подошел к стулу и сел напротив меня. На нем был старомодный плащ асфальтового цвета, в разрезе которого виднелась застегнутая на белые пуговицы клетчатая фланелевая рубашка. Усевшись, он не нашел нужным снять кепку. Такое неуважение пусть к молодому, но знающему себе цену адвокату привело к залповому выбросу в мою кровь дополнительной дозы адреналина, отчего я сразу полностью проснулся.
– Деревянко. – Он представился, глядя мимо меня окно. Из соображений вежливости мне на это нужно было как-то отозваться, но я молчал. Я был весь в переживаниях от его кепки. Мужчинам «под тридцать» это свойственно. Зрелый муж просто сказал бы Деревянко про кепку, и инцидент исчерпан. Я же молча ждал, пока он вспомнит сам.
То ли услышав мои мысли, то ли просто так, но он вспомнил. Кепка спланировала на дерматиновую папочку, лежавшую у посетителя на коленях.
– Я слушаю вас. – Мне сразу полегчало.
– Прошу защиты… от произвола, – заявил Деревянко сочным вибрирующим басом.
Исчезнувшая кепка обнажила редкие светлые волосы, зачесанные назад. Ожидая продолжения, я мог, не стесняясь, разглядывать посетителя. Геометрия его лица была на редкость прихотлива. Первым бросался в глаза округло-выпуклый лоб, от этой своей выпуклости казавшийся толстым. Подбородок у Деревянко был квадратный. Как шалят гены, подумал я, совмещая в одном лице несовместимое! Вот бы смутился даже самый добросовестный свидетель, если бы у него стали выпытывать цвет глаз или форму носа Деревянко: все, что уместилось между верхней полуокружностью и нижним квадратом, совершенно терялось. Даже глаза. Первые слова Деревянко ничего хорошего не сулили. Меня всегда настораживали взрослые, а то и пожилые дяди, умоляющие защитить их от произвола. Я приготовился к глухой, возможно, длительной обороне.
– Так я слушаю вас. В чем произвол? Что случилось?
– Я шел с битумом из Киришей. Прошел Кочки. Под самым городом Ленинградом меня догнали и остановили.
Он умолк с таким видом, как будто сказал все, что собирался.
– Или вы расскажете ясно и понятно, чего хотите, – я начинал закипать, – или давайте прекращать разговор.
– Кто-то раздавил «Запорожец», – почти закричал Деревянко, тоже рассердившись, – а вешают на меня. Гады. А я не дамся.
Он снова замолчал, его лоб покраснел, а брови сдвинулись к переносице. Я поежился, ибо мои глаза – я привык им верить – увидели, как лоб Деревянки прорезается поперечной морщиной. Это было не менее противоестественно, чем гримаса бильярдного шара – зрелище не из приятных. Из выкрикнутых фраз, при всей их кажущейся бессмысленности, становилось ясно, о чем идет речь. Произошло ДТП – дорожно-транспортное происшествие, жертвой коего стали, надо думать, пассажиры «Запорожца». Плохие гаишники установили вину Деревянки. Он же виновным себя не считает.
Делами о ДТП я никогда прежде не занимался. У меня не было машины и что такое Правила дорожного движения, я себе не представлял. А дела эти совершенно особые, в них нужно набить руку, иначе вместо защиты запросто окажешь клиенту услугу противоположного характера. Сам круглолобый Деревянко был мне не слишком симпатичен. Мягко говоря. С другой стороны, у меня в то время не было работы. Я был в простое: одно дело кончилось, а другое не началось. Поскольку же адвокаты – вольные художники и живут только на гонорары, отсутствие дел означало отсутствие денег. Я был заинтересован в клиенте, но честно признался Деревянке в своей некомпетентности и порекомендовал ему обратиться к такому-то и такому-то. Они собаку съели на автотранспортных делах. Деревянко мгновенно ответил, что уже побывал и у того, и у другого. Оба отказали, сославшись на занятость. Деревянко подозревал их в неискренности. «Зажрались, – сказал он. – К легким деньгам привыкли. А мое дело – трудное, там работать надо. Я про вас узнавал – сказали, у вас голова светлая, и работы не боитесь. Не отказывайте, я в долгу не останусь».
Намек на «золотой дождь», которым беременна тучка по фамилии Деревянко, на меня не подействовал. Чего-чего, а щедрых посулов я уже к тому времени наслушался достаточно и знал им цену. Я пропускал обещания клиента мимо ушей, самого клиента «пропускал» через кассу и только после этого начинал работу. Лучше меньше да лучше, как тогда еще учил великий Ленин. В пользу Деревянки решил не денежный интерес. Решило другое. Пусть он хам с противным толстым лбом, пусть невыносимо раздражает его манера не смотреть в глаза собеседнику, пусть, наконец, он трижды виновен, но сейчас он один… Он пытается защищаться в безнадежном окружении, он просит помощи у тех, кто может помочь, но получает отказ, он слаб сейчас, слаб и ничтожен перед превосходящими силами государственной машины… Во мне включился комплекс Дон-Кихота, не оставляя свободы выбора. Я не мог отказать Деревянке. И еще одно соображение сыграло свою роль. Я понимал, что мэтры адвокатуры отказали Деревянке не из-за занятости. Слишком хорошо зная автотранспортные дела, мэтры пораскинули мозгами, прищурили наметанный глаз и увидели обреченность клиента. Зачем влезать в заведомо проигранное дело, рискуя репутацией никогда не проигрывающего игрока?.. Я в те времена карабкался к вершине тридцатилетия и жаждал свершений. Ибо в чем же еще смысл жизни, как не в свершениях, думал я тогда, и такая постановка вопроса, черт побери, была, возможно, упрощенной, но ошибочной не была! «Ужо-ужо, товарищи мэтры, – говорил я про себя, испепеляя воображаемых собеседников раскаленным мысленным взором. – Ужо я вам покажу, что такое мозг человека разумного!» Я поломался немного для вида, обговорил с клиентом финансовую сторону вопроса и принял на себя защиту Деревянко.
И засветилось на долгие вечера окошко малогабаритной квартиры на шестом этаже точечного дома, торчавшего, как часовой, на самом краю ленинградской географии. Вид из этого окошка открывался прямо и непосредственно на камыши, следы ледникового периода и Всеволожский район, что угнетало меня донельзя, как-никак я имел в свое время честь родиться на берегу Екатерининского канала, в сердце моего города! Оказавшись силою обстоятельств на самом краю его натруженной пятки, я чувствовал себя точь-в-точь, как известный поэт Овидий Назон, когда древнеримская номенклатура сослала его в холодные края – на дикий берег Черного моря…