Страница 23 из 25
Принявшись за дело о ДТП, я перестал смотреть в окно и приостановил оплакивание своей горькой судьбины. Я читал специальную литературу, начитался до головокружения и только после этого объявил следователю о своем участии в деле. Деревянко помогал мне деятельно до такой степени, что очень скоро я стал уставать от его помощи. Но отказаться от нее не мог. Деревянко был с виду прост, как мужик от сохи, но он был по-крестьянски же и хитер. Он заставил меня разложить дело на мельчайшие составные части, каждую из которых умудрился обернуть в свою пользу. На стороне клиента был тридцатилетний опыт вождения всех видов автомашин и две судимости за их неправильное вождение. Так что он знал свое дело, но и о моем имел представление.
Веревочка, на одном конце которой оказался мой клиент Яков Андреевич Деревянко, а на другом – два молодых человека, ни за понюх табаку раздавленные в «Запорожце», эта веревочка свивалась до того затейливо, что на ум поневоле приходила мысль о правоте древних греков: на свете есть одна необоримая сила – рок. Во всем своем слепом всемогуществе. Никуда от него не спрятаться, как ни старайся.
Именно в тот злополучный день начальство во исполнение горящего вечным огнем плана поставок заставило водителя Деревянко присовокупить к штатной цистерне битумовоза бочку-прицеп. При скорости свыше сорока километров в час автопоезд такой длины и веса становился гигантским плохо управляемым снарядом. А Деревянко ехал быстрее, чтобы не выпасть из графика. Именно в тот день водитель КамАЗа Арефьев остался без халтуры, был зол на весь мир и двигался хоть и с разрешенной скоростью, но чуточку быстрее, чем ехал бы в добром расположении духа, а стиль его езды был жестче, чем обычно. Два железных динозавра, чья совокупная ширина превышала пять метров, встретились именно на этом – самом узком – участке трассы в семь метров шириной. Впрочем, не в семь, меньше, ведь левые колеса «Запорожца» стояли на проезжей части… Да что там! Бочку-прицеп, чьи колебательные движения никаким законам не подчинялись, шарахнуло в сторону именно в тот момент, когда ее край поравнялся с кабиной КамАЗа. Качнись бочка секундой – всего секундочкой! – раньше или позже, КамАЗ, даже задетый ею, даже потерявший управление, проскочил бы мимо «Запорожца»!
Увы, увы! Все случилось так, как случилось. Что толку искать совесть у злодейки-судьбы? В лучшем случае это принесет моральное удовлетворение. Уголовную ответственность на судьбу не переложишь…
Яков Андреевич держался за меня крепко, как его предки за ту самую соху, не выпуская ни на минуту. В защите появился еще один «усложняющий элемент» – первое впечатление о характере Деревянко оказалось правильным. Мой клиент на все сто процентов состоял из желчи и колючек! Во время его диалогов со следователем хотелось высунуть голову в форточку и глотнуть свежего воздуха. Я чувствовал, что если подзащитного не удастся обуздать, добром дело не кончится. Характер – это судьба!
– Вы почему Арефьева не привлекаете? – спрашивал Деревянко, сидя на казенном стуле перпендикулярно майору. Тот в ответ остервенело хватал папиросу, одной-единственной противоестественно глубокой затяжкой всасывал ее в себя, давил, как гниду, в пепельнице и тотчас хватал следующую. – Нет, вы на меня не дымите, – говорил Яков Андреевич, делая пятерней раздраженный взмах. Он и сам бы с удовольствием подымил, но следователь не разрешал ему курить у себя в кабинете. Не из вредности, нет, просто Деревянко никогда не просил у него разрешения. Он был выше этого и терпел. – Вы на меня не дымите, а скажите лучше, почему не привлекаете Арефьева?
– А за что его привлекать? – Майор так убедительно изображал спокойствие и невозмутимость, что становился похож на давно ограбленный скифский курган.
– Как это за что? Он «Запорожца» раздавил! – Яков Андреевич округлял глаза, поджимал губы и приподнимал плечи, всем своим видом изображая такое искреннее непонимание происходящего, что майор сбивался с роли и начинал выходить из себя.
– А кто его толкнул на «Запорожец»? – спрашивал он вкрадчиво.
– А и черт его знает кто, – простодушно отвечал Яков Андреевич. – Я не толкал. Если он сам мою бочку искал-искал и нашел, так это его вина.
– Он двигался четко по своей полосе движения…
– А по правилам надо ближе к правой стороне держаться!
– В правилах сказано, – следователь говорил уже во весь голос, – «по возможности ближе», а у Арефьева не было такой возможности!
– А чего ж он тогда ехал? Чего же он ехал, если видел, что не пролезает? Взял бы да остановился…
Майор презрительно прищуривался – Деревянко этого не видел, поскольку не имел привычки смотреть на собеседника, – и назидательно говорил:
– Гражданин Деревянко, надо иметь мужество признать свою вину, а не валить на других!
– Да-а! – вздыхал гражданин Деревянко. – Отмазался, видать, Арефьев. Ловкий, видать, мужик, знает, как подойти к вопросу.
– Что значит «отмазался»? Я вам сейчас меру пресечения изменю! Я вас арестую немедленно! – Пунцово-красный майор кричал, удавливая в пепельнице незакуренную папиросу. В его бешеных глазах плясали совершенно фантастические цифры кровяного давления. Я вмешивался, суетливо и, может быть, бестолково, но кое-как разводил бойцов. До следующего раза.
Деревянкину методику ловли блох в густой шерсти обвинения я ввел в разумные рамки, и Деревянко меня послушался. Его разум возобладал тогда над трудным характером. Я сумел объяснить ему, что иезуитское умение перетолковывать в свою пользу мелкие детали мало что дает. Мелочи, даже сложенные в кучу, остаются мелочами. Невозможно дергать за все концы сразу. Нужно найти звено, потянув за которое, вытягиваешь всю цепь. Нужно нащупать несущий элемент конструкции обвинения, выбить его, и тогда обвинение рухнет. Деревянку жутко раздражали показания свидетелей. Он их всех без разбора называл врунами и негодяями. Свидетели докладывали следствию, с какой, по их мнению, скоростью ехал КамАЗ Арефьева, с какой – битумовоз Деревянки; выносило ли бочку на встречную полосу; где произошел «контакт», где стоял «Запорожец и т. д.
Эти показания, то есть слова, составляли девять десятых доказательственной базы. А слова, хоть их и много, не остаются ли пустым звуком? Звоном монеты, которым один хитрец когда-то расплатился за запах жареного мяса? Тем более по делу о ДТП! Ведь показания свидетелей о ситуации, состоящей сплошь из движущихся объектов, которые несутся навстречу друг другу или убегают один от другого, не слишком достоверны. Особенно если свидетели находятся внутри движущихся объектов и думают каждый о своем, а совсем не о том, как бы чего увидеть и засвидетельствовать. Единственную свидетельницу – бабу Зину, стоявшую неподвижно со своими яблоками совсем близко от места происшествия, разбил паралич с потерей речи, так что допросить ее было невозможно. Единственной уликой, способной подтвердить либо опровергнуть мемуарную прозу свидетелей, был дугообразный след колеса, достаточно заметный, чтобы его нанесли на схему ДТП. След начинался и заканчивался на стороне движения битумовоза, но вершина дуги запечатлелась на встречной полосе. Если след достоверен, значит, свидетели правы, бочку действительно вынесло на встречную полосу, столкновение произошло именно там, и Деревянко виноват. Если след недостоверен, всякая вещественность обвинения исчезает, остаются слова, и доказательств вины Деревянко нет. Неоспоримых доказательств во всяком случае. А при санкции от пяти до пятнадцати лет суду понадобятся именно неоспоримые доказательства. Деревянко ведь не чиновный расхититель народного добра, «сданный» под суд по разнарядке обкома для показательной чистки рядов. Там было бы довольно одного факта «сдачи»…
След должен был стать точкой приложения силы. Выслушав мои соображения об относительной ценности доказательств, Яков Андреевич призадумался, невыносимо наморщил лоб и минут через пять провибрировал:
– Это не мой след. Виляла бочка, не виляла, а юзом колесо не могло волочить. Оно ехало. А след остается, только когда колесо юзом идет, не вертится. Не мой след.