Страница 11 из 25
На тридцать шестом году я сдал на права и купил машину. То было перед самым Гайдаром. Его дядя Валя ненавидел всеми силами души, считая безответственным экспериментатором ленинского или гитлеровского стиля. Я не могу, как ни напрягаюсь, вспомнить, сколько стоила машина и сколько вообще стоили сами тогдашние деньги. Но мой ментор, мой отец и учитель, узнав о покупке, встрепенулся.
– Откуда у тебя столько денег? – спросил он строгим голосом. – Ты что, микст берешь?
Микст – неформальное вознаграждение, получаемое адвокатом от клиента из рук в руки, минуя кассу. Я к этому времени уже стал небезуспешным защитником, но перед лицом ментора оставался мальчиком. Я потупился. И дядя Валя, немощный мудрец, решил не злоупотреблять правами отца и учителя.
– А что за машина-то? Какая модель? – поинтересовался он, смягчая тональность и давая тем самым понять, что не настаивает на ответе по первому вопросу.
И вот буквально месяца через четыре круг замкнулся. От мальчика в валенках и мутоновой шубке, толкавшего изо всех сил коляску с брезентовым верхом, меня отделяло теперь ровно тридцать лет. Как-то вечером, зимой, я приехал с работы и сел ужинать. Адвокатура – занятие нервное, сил отнимает много. Я устал. Тогда моя жена еще была жива и здорова. В тот вечер она сотворила потрясающие кислые щи со свининой, грибами и перловкой. Щи посреди русской зимы – блаженство! Ни араб, ни кельт, ни англосакс его не поймет. Но щи, именно кислые, становятся чем-то уже почти священным, если запивать их хорошей водкой. Можно даже сказать, что вкушать зимой кислые щи «всухомятку» – грех! В каноническом списке смертных грехов он не упомянут, но тем хуже для канонического списка. И вот я блаженствовал и в своем блаженстве зашел уже довольно далеко. Назавтра мне снова предстояло метаться с утра до вечера по тюрьмам и судам, так что стремление насладиться жизнью смотрелось вполне извинительно.
Но зазвонил телефон. Сама взволнованная простота, Дуся спрашивала, не могу ли я срочно приехать. Выручать Валентина. Приехать, отвечал я, сейчас не так-то просто. А что случилось? Выяснилось, дяди Валина мотоколяска по пути с работы домой сломалась. То была не пучеглазая железная лягушка, злая карикатура на аристократический кабриолет. Дядя Валя уже много лет ездил в коляске новой модели. Цельно, так сказать, металлической, до ужаса прямоугольной. Но потроха у новой модели остались прежние, мотоциклетные. И вот Дуся, немножко захлебываясь для убедительности, в конце концов рассказала мне, что стряслось. Аппарат, не протарахтев и двух километров от консультации, умер. Случилась его смерть в районе двух часов дня. Мы с Дусей общались примерно в девять вечера… Каким-то образом дядя Валя исхитрился подать жене сигнал «SOS». Скорее всего, попросил прохожего позвонить из автомата.
Дуся кинулась к мужу. Дураку ясно, что все попытки тормознуть такси и договориться о буксировке «новой модели» не дали результата. Точнее, они, конечно, дали результат, только отрицательный. Какой же уважающий себя таксист будет связываться с нищим инвалидом?! А рыцарь Дон-Кихот, может, и скакал где-то поблизости, в Кировском районе, однако на Комсомольскую площадь не завернул. Так ведь всегда и бывает: кто-то не вовремя застревает в неправильном месте, а кто-то проскакивает его не оглядываясь…
Дядя Валя замерзал. Продвинутая коляска умерла вся. Вместе с отоплением. Побегать вокруг нее для сугрева водитель не мог. Он вообще не мог из нее выбраться: для этого требовалась или дверь консультации, там бы помогли, или родное двухступенчатое крыльцо на Новоизмайловском проспекте. Да и что это решает: выберешься из коляски, если повезет, сядешь в такси, но ее-то потом кто дотащит до дома? Дуся, как преданная курица, покудахтала какое-то время. Как истая малярша-штукатурщица, «гребанула» пяток-другой гордых таксистов. Что толку… Она съездила домой, наделала горячего кофею с молоком и вернулась к мужу. С термосом. Дяде Вале полегчало, но проблема не решалась. Он продолжал неподвижно сидеть внутри холодной железяки. Дуся снова уехала домой и стала бегать по соседям. Автомобилист среди них нашелся один-единственный, но «я, Евдокия Батьковна, конечно, всей душой – ик! – мы же с вами как родные, но я, понимаешь ли, уже выпил…» Тогда Дуся позвонила мне.
– А я? – спросил я в телефонную трубку. – Не выпил, что ли? Неизвестно еще, кто больше…
– Что же делать? – проговорила Дуся без претензии и почти без надежды. – Он ведь там с двух часов…
И я сказал жене Лене: «Мне надо ехать». Во всем, не касающемся философских абстракций и судеб человечества (а на тот момент ни первое, ни второе не имело большого значения), моя жена была умней, чем я. Она вникла в ситуацию, подумала секунды три и согласилась. Я напился крепчайшего кофе, раздавил во рту пару капсул валидола и поехал.
«Есть упоение в бою!» Чистая правда. Профессия заставляет много думать. Занятие трудное. Человеческая биология (или зоология, если честно) побуждает скакать, бегать, делать что-то руками или ногами… Двигаться. А размышления – с одной стороны, самая человеческая, даже слишком человеческая работа. По Ницше. Но с другой стороны – неподвижность. И всегда, «с одной стороны» и «с другой стороны», примирение противоречий, нейтрализация контрдоводов. Мало того, требуется мгновенно, да еще и «с высоким подниманием бедра», промчаться от старта к финишу. Тут же выясняется: организаторы все перепутали. Финиш оказался стартом. Надо бежать снова, только в другом направлении. И заполошный бег длится без конца. Но снаружи – абсолютный покой. Ритмичный пульс, ровное дыхание, нормальное давление крови. Так, вероятно, бегают сфинксы…
Для человека, обреченного думать, делание, совершение поступка становится отдыхом. Почти счастьем. Нет толчеи аргументов, правое не становится левым, а левое правым, все просто и хрустально ясно. Дядя Валя вот уже семь часов (!!!) сидит внутри пустой консервной банки. На Комсомольской площади. И никто ему не поможет, никто. Он так там и останется, пока не окоченеет. Надо ехать. Я и поехал. Водительского стажа к тому времени у меня было меньше пяти месяцев. Немного, мягко говоря. Но это и помогло. Я избежал ловушки, в которой так часто погибают среднеопытные водители, ловушки уверенности в себе. И я помнил, сколь немало сорокоградусной жидкости чередует во мне приливы и отливы. Каждое прикосновение к набалдашнику переключения скоростей, каждый поворот рулевого колеса, каждое нажатие одной из трех педалей («Газку! Газку!!! – кричал мне еще так недавно простоватый инструктор. – Сцепленьице! Тормоза!!!») я контролировал с точностью, которой позавидовал бы лучший пентагоновский компьютер. Аккуратно, нежно вписываться в повороты… Тормозить в несколько приемов, потому что очень скользко… Мимо гаишника проезжать, не снижая скорости, – не только слишком быстрая езда вызывает подозрения, но и слишком медленная… Держать дистанцию. Ушаковский мост, Песочная набережная, речка Ждановка, Васильевский остров, Пряжка, Калинкин мост, проспект Стачек… Вот она, угловатая коляскина дочка. Светло-серое пятно на темно-сером фоне. Слава богу, хоть метель улеглась. За вычетом звезд, совершенно рождественский вечер. Еще немного, и наступит «тихая ночь, святая ночь». Не хотелось бы! Было бы во всех отношениях лучше кончить дело побыстрей. («Побыстрей», – говорил я своей малолетней дочке, когда она располагалась на горшке посреди людного коридора. «Нет, – отвечала дочка, – я еще не побыстрела…») Дядя Валя сидел в своей одноместной галере продрогший, но каким-то чудом не окоченевший. Тоже, видно, мобилизовал резервы организма.
– Ты только не гони! – упрашивал он. – Совсем тихонько. Километров двадцать, не больше!
Я повиновался. Связал машины веревкой, и, с божьей помощью, мы тронулись. В роли буксира я выступал впервые. В роли баржи тоже ни разу еще не оказывался. Только много спустя, побывав в шкуре водилы, которого тащат на веревке, я понял, чего натерпелся дядя Валя в тот вечер. Его тарахтелка и с включенным-то мотором, разогретая, управлялась через силу. А мертвая, заледеневшая, и вовсе походила на вагонетку… Каждое торможение – почти инфаркт. Каждый поворот руля – тринадцатый подвиг Геракла. Но он справился. Даже в задний бампер моей «шестерки» ни разу не стукнулся. Подлинный интеллигент многое может. Не тот, который все время в соплях сомнений, а тот, кому было дано кое-что пережить и кое-чему научиться. Я поначалу никак не мог уразуметь, какую втыкать передачу, чтобы ехать «километров двадцать, не больше», но постепенно свыкся, и мы добрались. Вползли в ухабистый двор дома 3 по Новоизмайловскому проспекту, и все было почти как тридцать лет назад. Или наоборот? Дяди-Валина тарахтелка колыхалась по ямам молча, как никогда прежде. И я не толкал ее сзади, скользя валенками по льду. Это дядя Валя оставался теперь позади, а я, как флагманский корабль, вел его по фарватеру. Три десятилетия сплелись в венок. В венец. Словно мягкая велюровая шляпа, он накрыл наши головы. Выйди сейчас тетя Тася, было бы чудо, счастье. Но вышла Дуся.