Проводник

Министерство государственных имуществ, 30 июня 1868 года.

Подлинное подписал министр, генерал-адъютант Зеленой А.А.

С подлинным верно Управляющий дел Столоначальник Брянцев."

Уважительно крякнув, городовой бережно сложил документ и закрыл саквояж.

Эвона как. Вот значит, какая важная птица. Аж лично сам министр, генерал-адъютант подписал. Ну всё, теперь начальство точно с живого не слезет. Землю рыть заставит…

Извозчик вдруг пошевелился. Хрипло закашлявшись, неловко присел, ошалело оглядывая толпу.

— Боже мой! — ахнули в толпе. — Живой! Скорее врача!

— Да ты никак живой, шельма! — обрадовано наклонился городовой. — Говорить можешь, или к доктору тебя сразу?

Извозчик с трудом выплюнул сгусток крови и осторожно потрогал разбитую губу.

— Ни, к дохтору нам ни нать. Бок болит трошки. А так вроде и ничего…

— Ничего, говоришь…. Крепкий ты мужик, однако, — полицейский деловито вытащил блокнот и карандаш. — Ладно, раз ничего, сам-то кто будешь? Местный?

— Так Мыкола я c Новорыбной, — казалось, извозчик даже обиделся. — Да меня там каждая собака знает!

— Так, — старательно записал городовой. — Значит Микола…. А фамилия, отчество?

Микола на миг задумался.

— Фамилия? Так Покобатько я, Григорьевич.

— Так…. Значит Микола Григорьевич Покобатько. Ну, рассказывай, как дело было, — городовой кивнул на разломанные пролётки.

— Эх, как было, — Микола с трудом поднялся и тоскливо оглядел бездыханную кобылу и пассажира. — Вот значит, какая у тебя судьба, Маруха. На колбасу заберут…. Да и ты, добрый человек, сел со мной не в добрый час, — голос предательски дрогнул. — Сгубил, я тебя значит, душегуб окаянный…

— Ты давай погоди себя клясть-то, — перебил городовой. — Ещё разберёмся, кто из вас душегуб. Ты вот лучше скажи, где второй-то?

— Так один он был, — шмыгнув носом, Микола стыдливо утёрся рукавом. — На Таможенной площади его взял. Вези меня, говорит, голубчик, в гостиницу Европейскую. Деньги вперёд отдал…

— Да тьфу ты, бестолочь, прости меня господи! Извозчик второй где?

Микола растеряно заморгал.

— Второй? Какой второй? Так вроде и не было никакого второго, вашбродь!

— То есть как так не было? — недоверчиво прищурился полицейский. — Точно помнишь? На ходу выпрыгнул что ли?

— Точно не было, — подтвердили в толпе. Пустая она была, точно. Понесла наверно дура кобыла. Испугалась…

— Испугалась, говоришь? — городовой задумчиво заглянул поверх голов на разбитую окровавленную витрину.

Рядом смущённо мял кнут растрёпанный мужичонка, пугливо поглядывая на толпу.

— А вот он и второй нашёлся, — прищурился полицейский. — А ну-ка иди сюда, голуб, — поманил пальцем. — Иди-иди.

Мужичок лихорадочно заозирался.

— Я?

— Да, ты!

— Так я это, вашбродь…

Мужичонка медленно попятился.

— А ну не дури, — городовой нарочито медленно ухватился за эфес шашки. — Лучше давай по-хорошему…

Шушукаясь, толпа словно по команде раздвинулась, образуя неширокий коридор.

Уныло вздохнув, неудавшийся беглец покорился судьбе. Опасливо втянув голову в плечи, медленно прошёл сквозь толпу и остановился, оторопело покосившись на бездыханного пассажира.

— Вот так-то оно лучше, — проворчал городовой. — Ну и как тебя звать-величать?

— Трофим я, Никаноров.

— Трофим, значит, — записал полицейский. — А с норовом видать у тебя кобылка-то, — кивнул куда-то вдаль. — Дюже резвая. Твоя, или хозяйская?

Мужичок машинально проследил за взглядом.

— Дык, моя, а то чья же? Паранькой кличут.

Городовой задумчиво покивал.

— Значит твоя, говоришь…. А то я вот тут всё думаю, гадаю, чья же это лошадка-то человека государственного сгубила…

Трофим бросился на колени.

— Не губи, вашбродь! Христом-богом молю! Невиноватый я! Федька прохвост перековал её вчера, вот она и понесла! Не губи…

— Так, — насупился полицейский. — Значит ещё и какой-то Федька был. А может вы из этих самых смутьянов, а? А ну говори, морда! Какой у вас замысел был?

— Да рази ж я…

Пассажир вдруг захрипел и пошевелился.

— Господи Иисусе! — истово перекрестилась богомольная старушка в переднем ряду. — Чудо господне! Чудо! Молитесь, дщери!

Толпа ахнула и в ужасе отшатнулась.

Заметно побледнев, городовой невольно отступил на шаг.

Правду бабка говорит. Никак мертвяк ожил…. Ведь сам же проверял, не было пульса!

Тяжело приподнявшись на руках, пошатываясь, словно пьяный, пассажир неловко уселся. Поднёс к лицу правую руку и медленно пошевелил пальцами, словно увидев впервые.

— Кхм, — набрался смелости полицейский.

Чудо, не чудо, но одной головной болью точно стало меньше. Крепкий же, однако, московский гость попался. Заговорённый, не иначе.

— Э-э-э, Дмитрий Михайлович?

Макс болезненно отшатнулся. В мозгу полыхнула яркая вспышка.

А ведь точно, Дмитрий Михайлович. Росинский. И причём вот уже ровно как двадцать восемь лет.

— Да, я…

Растеряно протёр глаза, в надежде согнать блеклую муть.

— Чёрт побери, я почему-то ни черта не вижу…

— Виноват-с, вот ваши очки, — почтительно подскочил городовой. — Только вот разбились малость.

Макс привычно водрузил дужку на переносицу.

— Ах, да-да, конечно же, очки…. Благодарю, любезнейший.

Вечно у этого Алекса всё не слава богу. То артрит, то близорукость, то понос с золотухой. Интересно, здоровые люди вообще в мире ещё остались?

— К вашим услугам! — щёлкнул каблуками полицейский. — Р-р-азрешите представиться! — лихо козырнул. — Старший унтер-офицер Бобров Филимон Архипович!

— Благодарю вас, Филимон Архипович, — Макс сделал попытку приподняться и тут же присел. В висках застучали молоточки.

— Нет, что-то мне плоховато.

— Оно и немудрено, — поспешно наклонился городовой. — Давайте помогу, — протянул руку. — Я уж грешным делом подумал, да-с…, - помог встать, и деликатно придерживая под руку, медленно повёл к обочине. — После такого живым остаться, это… Крепко видно кто-то за вас молится. Свечку пудовую за спасение надо поставить. Я вот что думаю, в больницу всенепременно вам надо, Дмитрий Михайлович. Не извольте беспокоиться, сейчас я сам похлопочу…. Эй, Нечипоренко, пролётку нам быстро!

— Слушаюсь, — откозырял невесть как появившийся молоденький городовой. — А с этими шо? — кивнул на злобно поглядывающих друг на друга извозчиков.

— Шо, шо! К околоточному тащи, — отмахнулся старший. — Там разберёмся.

— Минуточку, господа! — подбежал запыханный толстяк. — Я, конечно, глубочайше прошу пардону, но кто мине за весь этот бардак платить будет? — гневно кивнул на разбитое стекло. — Баба Соня?

Бобров устало вздохнул.

— Платить? А вы кто таков будете, господин хороший?

— То есть как это кто? — опешил толстяк. — Боже ж мой, да я Марк Давидович Френкель, хозяин этой несчастной кондитерской. Ви только поглядите, сколько эти жлобы своими кобылами покоцали…

— Один момент, — городовой властным жестом пресёк словоизлияния. — Нечипоренко!

— Я!

— И господина Френкеля тоже к околоточному.

— Слушаюсь!

— Как? — толстяк умоляюще прижал руки к груди. — Меня? С этими малохольными жлобами? Люди добрые! Имейте же стыд!

— Там разберёмся, — молодой помощник поспешно увлёк за собой возмущённого кондитера. — Пройдёмте.

За углом бойко застучали копыта. Едва не влетев в шарахнувшуюся толпу, лихо затормозила пролётка.

— День добрый, Филимон Архипович! — разбитной паренёк приветственно махнул картузом. — Кого тут в больничку надоть?

— А, Петруха, — одобрительно глянул городовой. — Наш пострел везде поспел…. Сейчас, обожди…Дмитрий Михайлович, у вас из вещей только чемодан и саквояж были?

— Что? Вещи? — Макс задумчиво потёр лоб, припоминая. — Ах, да. Только чемодан и саквояж.

— Вот и чудно, — городовой быстро черканул в книжечке. — Петруха, а ну давай-ка подсоби! И смотри у меня, — показал кулак. — Не тряси! Чтоб как маму родную!