Сенат

— Нет. Не бред! Оливия! Выслушайте меня! Хоть раз! До конца!

Я смотрю, как Оливия пытается смирить себя, готовлюсь продолжить рассказ своей ломаной жизни. Но в этот момент в дверь постучались — Янусы принесли папки. Оливия забирает их и тут же начинает шнырять по ним, не глядя присаживаясь на стул. Передом мной иногда мелькают страницы с фотографиями — лица, ставшими мне родными: Реджина, Артур, Курт, Стефан, Ева и другие.

— По данным Сената, Кевин Ганн мертв…

— Нет. Он жив. И находится под прикрытием Саббата.

Оливия не обращает на меня внимания, она водит пальцем по строчкам, затем резко останавливается, произнеся «Ной Валльде» — и приказывает почти грубо, громко.

— Дальше! Вы вышли замуж за Виктора Савова. Вы нашли папки его жертв, решили передать Сенату. Где они?

— Не знаю…

Я снова вспоминаю горечь от вида пустого сейфа, в котором, как приговор лежало только мое дело. Рассказываю, с удовлетворением отмечая, что вернула внимание Бароны себе. Хотя, иногда она смотрела в ту или иную папку. После, когда я заговорила о своей смерти, слово перешло к Дэррилу. Теперь он стойко отвечал на вопросы Бароны.

Держался парень лучше меня, наверное, всё дело было в его даре: Дэррил умело находил ответы, что Оливия часто задумывалась и переходила к следующему вопросу.

— Итак, ваш муж, Рэйнольд Оденкирк, сейчас находится у Моргана. Захвачен, чтобы обезболивать при превращении Джеймса Моргана в Старейшин?

— Да.

— А вы и Кевин Ганн стали подобно Древним, которые исчезли при разделении?

— Если вы сомневаетесь в моем Знаке и способностях, я готова продемонстрировать. Я стала очень сильной: могу использовать теперь дары сестры и мужа.

— И были они все связаны нитью единой, и были они все сестры и братия… — Донесся сбоку голос Дэррила.

— Спасибо, мистер Финч, я отлично знаю историю Инициированных, а манускрипт Азирета знаю наизусть.

Дэррил хитро улыбается, но молчит на ее едкое замечание.

— Знаете, что хорошо для вас, миссис Оденкирк?

Мне не нравится, как она произнесла дорогое мне имя.

— В этой истории полно живых свидетелей. — Она кивает на стопку. — В прошлый раз никто не мог подтвердить ваших слов.

— Мы пойдем в Саббат?

— Нет. Вы, Мелани, или Анна, останетесь тут — в стенах Сената, как залог, а я с мистером Финчем пойду в Саббат.

Я тяжело вздыхаю. В конце концов, в Саббате ей подтвердят мои слова.

— Согласна. Но почему вы до конца мне не верите?

— Есть нестыковки в ваших словах.

— Какие?

— Например, вы говорите, что Морган создал Древних для взятия Сената. Но они все мертвы, миссис Оденкирк…

— Называйте меня Мелани.

— Хорошо, Мелани.

— Морган их создавал для чего-то другого. Может, они знали какую-то магию…

— Они все были смертные. В отличие от вас, они после воскрешения стали Смертными…

Внезапно Оливия застывает на полуслове и будто зависает на какой-то мысли, после чего она бормочет непонятно:

— Так вот почему они были полуразложившимися трупами…

— Оливия, вам определенно нужно в Саббат.

Она смотрит на Дэррила, требуя объяснений.

— Это мой дар, мисс Барона.

— Может, вы пророк?

— Пророки никогда не видят прошлое и не получают представление о человеке.

— Хорошо, уговорили! — Она отмахивается от Дэррила, как от назойливой мухи. — Нет у вас разряда.

Видно, что Оливия устала. Она трет переносицу и лоб своими белыми пальцами, будто пытается упорядочить свои мысли. Я же думаю, что из-за отсутствия сил Оливия не так бдительна, как была в прошлый раз: я бы на ее месте давно уже задалась бы вопросом, как сильно развит дар Дэррила и какой дар у его сестры или брата. Но видно эти вопросы не приходят в голову Архивариуса. Она выглядит плохо: тени пролегли под глазами, похудевшая, видно, что волосы грязные, хоть и старательно убраны в маленький хвостик.

— И все-таки, мисс Барона, как вы давно спали?

— Сутки… я не спала сутки…

Ее голос звучит сухо и глухо. Мне безумно жаль эту женщину. Вот оно — следствие перегруза от Моргана, то чего он добивался: Джеймс загнал Архивариусов, что они еле держатся на ногах.

— Итак, Мелани, мне придется вас проводить в Карцер. Вы согласны?

— А у меня есть выбор?

— В прошлый раз вы сбежали, сейчас вас не видят Янусы. Думаю, да. У вас есть выбор.

Я делаю паузу, представляя, как отказываюсь и пускаюсь на поиски Рэйнольда. Но это обострит ситуацию, а мне нужно, чтобы Оливия была на моей стороне.

— Хорошо. Я вас подожду в Карцере.

Я смотрю на Дэррила. Мне нужно хоть что-то, хоть капелька уверенности в правильности своих действий. Мне нужно то, что всегда говорил Рэйнольд — что всё будет хорошо.

Наверное, это читалось в моем взгляде, что Дэррил тепло улыбается. Я замечаю, что друг радостно возбужден — это хороший знак.

— Не беспокойся. Скоро всё кончится, и ты снова будешь с Рэем.

Это то, что я хотела услышать. Поэтому решительно киваю и встаю, готовая проследовать за Оливией.

***

— Кевин, прекрати.

— Я ничего делаю.

— Ты смотришь меня.

— Нет, не смотрю.

— Смотришь… Я чувствую.

Я лежала с закрытыми глазами в мягкой огромной кровати рядом с ним и ощущала колючее пощипывающее чувство на коже — смотрит на меня. Не могу так! Всегда раздражала эта привычка Кешки. Но мне так не хватало его.

Я приоткрываю глаза и встречаюсь взглядом с любимым. Улыбается задорно, легко, влюбленно. Вместо привычного: «Я же говорила, что смотришь!» — вздыхаю и сама начинаю улыбаться.

— Почему не спишь?

— Потому что уже не хочу. А еще ты на меня смотришь. А ты?

— Не могу. — Он начал играючи наматывать на палец мою прядь волос, продолжая сладко улыбаться. — А еще тяжело уснуть, когда рядом с тобой концерт дают.

— То есть? Эй! Я не храплю!

Он даже хрюкнул от смеха, глядя на мое возмущение.

— Ты не храпела. Было хуже! — У меня глаза на лоб полезли от удивления. Что он имеет в виду? Но ждать ответа долго не пришлось. — Ты знаешь, что пела во сне?

— Я? Пела? — От удивления я растеряла все остатки сна. Никогда не слышала, чтобы меня обвиняли в этом. Я ненавижу петь!

— Ты-ты! Лежала и бурчала под нос. У тебя ужасно это выходило. На мгновение я испугался, что ты стонешь и тебе плохо.

— И что же я пела? — Я пыталась вспомнить, что только что мне снилось, но ничего, лишь обрывки: карусель, Аня, неподвижно стоящий Клаусснер. Кевин лежал чуть выше на подушке, опершись на руку, и забавлялся моим растерянным видом.

— Ты пела про пластилин. Никогда не знал, что ты питаешь слабость к нему. Придется тебе купить пачку.

Он забавлялся, а я замерла от услышанного, вспомнив, как Аня рассказывала о том, что, будучи призраком, пела старую детскую песню, сводя с ума Оденкирка.

— Как ты думаешь, что я хотела этим сказать?

— Это у тебя надо спросить. Но я всегда терпеть ее не могла!

Сестра смеется и согласно кивает: она тоже бесилась от этой песни и любви учительницы к ней.

— Прикинь, даже после смерти я ее помнила!

Я тоже начинаю заливаться смехом вместе с ней:

— По закону жанра: у каждого призрака должна быть нудная противная песня.

— И все-таки, Варь, подумай, зачем я ее пела? Для кого? Рэй не знает русского! Что я хотела сказать этим?

— Тогда уж не сказать, а спеть…

— Мне кажется, — продолжала Аня, не замечая моего скептицизма, — что песня явно связанно с Морганом. А точнее, с Кукольником и Психологом: лепка кукол, оживление и наделение характерами…

— Если клоун выйдет плохо, назову его дурак…

— Что?

— Ничего. — Я приподнимаюсь с кровати в поисках часов. Электронные, какие-то футуристичные, в форме яйца, ярким неоном показывает раннее утро — пять часов. Вообще, комната Кевина была забавной — набор несуразных, но удивительно сочетающихся вещей: леопардовое кресло, на стене флаг Британии от Вивьен Вествуд, гитара с подписью Майка Джаггера, тут же стоял стол, будто стащенный из музея, на камине стоял индийский расписной слон, деревянная табличка «Жизнь коротка, чтобы пить плохое вино» и фотография Кевина с Михаэлем Шумахером на «Форумуле-1». На потолке над кроватью весело зеркало, по которому Кешка часто скучал, когда мы жили в Москве. В сумраке комнаты мы отражались в нем, будто призраки: бледные, выхваченные из темноты, с огромными блестящими глазами. Уверена, что еще чуть-чуть, и там можно будет увидеть потусторонние сущности, которые иногда приходят к нам из ада на боль, на страх или на зов колдунов.