Сенат

Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Те же чистые голубые глаза, горят бесстрашием и принятием приговора, что на мгновение, забываюсь, где я нахожусь: что это не холл здания, а пронзительно ветреная улица шумного города. Но девушка продолжает говорить своим звонким, немного детским голосом, возвращая меня в реальность:

— Ведь именно это были последние слова Анны в Германии? Дюссельдорф. Портал номер шестнадцать, кажется, так сказал ваш напарник?

Я смотрю на девушку и пытаюсь понять, откуда она всё это знает? Лишних свидетелей тогда не было… Дар? Но если одна Шувалова обладала регенерацией, то вторая имела дар разряда психокинез — нанесение ран с помощью телекинеза.

— А еще я сказала тогда вам, что вернусь. Но вы проигнорировали. Лишь улыбнулись. И вот, я вернулась, и вы снова меня игнорируете.

— Тогда как? Как ты выжила?

Я подхожу к ней близко. Непозволительно близко! Что ощущаю еле слышный сладкий цветочный аромат. О, да, это она! Все тот же стальной, бесстрашный взгляд на милом невинном личике. Узнаю.

Это Анна.

— Ты понимаешь, что я могу позвать Янусов сюда? Мне достаточно отдать приказ. Ты нарушила приказ Сената! Ты как-то выжила!

— Я сгорела, Оливия! Это, во-первых. Приговор Сената был исполнен. А во-вторых, Янусы меня не видят.

— Как это не видят?

Она закатывает рукав, и я замираю от ужаса, я вижу ту самую татуировку, тот самый знак, что и на найденных трупах неизвестных — сплетённые Луна и Солнце.

Девушка подходит к Янусам, те машинально улыбаются. Они стандартными фразами с ней здороваются и спрашивают о ее цели нахождения. А затем просят пройти проверку. Она показывает свой Знак и Янусов будто замыкает на пару минут. И снова они здороваются, и спрашивают о цели прибытия в Сенат. И снова она дает знак, и снова их замыкает. И пока они бездействуют, девушка отходит от них. Янусы приходят в норму и начинают заниматься привычной работой, не обращая внимания на нее.

Матерь Божья!

— Что это? — Я пячусь от ужаса. Что с ее Знаком? Кто она?

— Ну, так что? Я уговорила вас уделить мне минутку времени?

— Что ты хочешь?

Я шепчу, чувствуя панику и ужасу. Я хочу крикнуть о помощи, чтобы Янусы схватили ее и отправили в Карцер. Но я не знаю, на что она способна.

— Я хочу поговорить с вами, Оливия. Думаю, еще ни один человек на планете так не жаждал поговорить с вами, как я.

— О чем?

— О Моргане, о том, как я выжила, об этом. — Анна кивает на свой знак.

И я понимаю, что наконец-то узнаю ответы — все те ответы, которые искала столько месяцев. Может быть, у меня будет шанс понять свою сестру? Я уж не говорю о ее спасении.

— Хорошо. Пойдёмте в комнату для допросов. Там нас никто не услышит.

Они с Дэррилом переглядываются. Не доверяют, как и я им.

— Я не позову вас к себе домой или еще куда-то!

— Хорошо. Пойдёмте в комнату для допросов.

Два дня до расширения

— Что это? — Я не сдерживаю любопытства, наблюдая, как Барона приклеивает второй пластырь. Они не похожи на никотиновые. Явно Инициированный: шуршащий, бумажный, что кажется, он не приклеится к коже Архивариуса, но нет, он цепко впивается в ее кожу и через минуту загорается знаками, всасывается в ее кровь, будто Барона впитала в себя его, словно губка. Выглядит страшно.

— Энергоподпитка для Архивариусов.

Я молчу, сделав вид, что поняла. Но, если честно, напугана.

— Это безвредно! — Впервые Барона улыбается мне, смеясь над моим выражением лица.

— Сколько вы не спали, мисс Барона? — Дэррил серьезен и обеспокоен. И я, наконец-то, понимаю в чем смысл этих «энергоподпиток».

— Достаточно. — Она отрезает и снова смотрит на меня. Не знаю, сколько уже часов прошло, возможно, светает, но у меня жутко затекли ноги и спина, и еще болит копчик от жесткого стула. Я рассказала Оливии всё без утайки. С самого начала, которое началось с моего знакомства с Савовым.

Надо отдать ей должное она слушала молча, не перебивая, делая какие-то заметки на листе. На том моменте, когда я дошла, как Морган заставлял меня участвовать в его грязных опытах, она напряглась, то и дело кидая взгляд на мой Знак. Вопросы все были четкие, без уточнений: как вы воскрешали мертвых для Моргана, кто были эти люди, что делали дальше.

Когда дело дошло до воскрешения, она принялась за Дэррила, вытрясая всю его биографию, и как он создавал тела.

— По бумагам, у вас разряд «Физическое распознавание», дар Поисковика.

— Я просто не показывал Архивариусам и остальным, что мой дар шире.

— И что же за дар у вас?

— У вас нет такого разряда — я вижу сущность вещей и людей.

Барона изгибает скептически бровь.

— Сможете продемонстрировать?

— Да. Например, вы созданы быть Архивариусом. Но ваша любовь к сестре и матери дают о себе знать. Вы всю жизнь ищете справедливости и равенства, поэтому вы тут.

— Все эти слова применимы к любому Архивариусу, мистер Финч.

— Да. Но только вы видите образы мертвых людей. Если бы стали расширять свой дар, то могли бы общаться с потусторонним миром. Но вас никогда не интересовали ваши магические возможности, поэтому вы остались на самом простом уровне. А еще вы были влюблены. Сильно. Он был старше вас, и именно он вам дал идею сделать карьеру Архивариуса. Николас…

Последнее Дэррил произносит тихо, немного сконфуженно. Я вижу, как шокировано на него смотрит Оливия, забыв вносить свои заметки о разговоре. Впервые за весь допрос она теряет контроль.

— Откуда вы… Как?

— Я же говорю, я вижу сущность людей. Это отрывки прошлого, самое главное, что влияло на человека, дары, черты характера, также я могу видеть будущее. Также обрывочно. Вплоть до даты смерти.

Меня передергивает. Сразу вспоминаю Эйвинда и его голубые серьёзные глаза. Дэррил продолжает, будто не замечает, как я вздрогнула от воспоминания, а Барона сидит, шокировано распахнув свои карие глаза.

— Так же мой дар работает на заклинания и написанное: я могу не знать языка текста, но чувствовать о чем там. Также, часто Инициированные меняли слова в заклинаниях, я же вижу первоначальный текст, то что они хотели спрятать. Могу слышать ложь в словах. Слова — вообще часть магии. Это же наши мысли…

— Я такое впервые слышу… — Барона пытается вернуть себе хладнокровие, снова начиная вносить какие-то заметки для себя.

— Я же говорю, моему дару нет разряда.

Оливия наливает себе в стакан воды и залпом пьет — жадно. Слышу, как громко она глотает. Затем ставит стакан на место, приходя в себя. И снова включается в разговор.

— Хорошо… Допустим. Продолжайте. Дальше что было?

И я заново пускаюсь в прошлое, с ужасом вспоминая, как меня пытали, как насильно выдали замуж, как догадалась, для чего меня готовили и мою сестру.

— Кстати, где она? — Барона впервые за весь разговор прерывает неожиданно и резко.

— В Саббате с Кевином.

— Кто такой Кевин?

— Ну, я говорю, она забеременела от него. Кевин Ганн. Инквизитор.

Оливия молча встает и подходит к телефону, затем просит кого-то принести личные дела, связанных с Инквизиционной школой Саббат за последние пять лет.

— Продолжайте. Вы остановились, что в церкви решили признаться Сенату, чтобы вывести себя, как вы выразились, из игры и подставить мужа.

— Да. Но я это сделала ради Вари! Я хотела спасти ее ребенка от проклятия. Поэтому и согласилась выйти замуж. Я же говорю, Виктор хотел меня сделать своей заложницей! По плану, после объединения знаков Инициированных, он запросто смог бы пользоваться моим даром!

— Это в теории.

— Нет! Не в теории. — Я кладу свою руку на стол, показывая свой объединенный знак. — Дело в том, что позавчера я вышла замуж. И могу пользоваться даром мужа.

— Виктора Савова?

— Нет. Я могу пользоваться даром лишь живого супруга.

— И кто же ваш муж?

— Рэйнольд Оденкирк.

Я слышу, как Барона со свистом втягивает воздух сквозь зубы, после чего поджимает губы. Через секунду она начинает тереть глаза и глухо смеяться, бормоча: «Бред… Полнейший бред…»